Текст воспроизводится по изданию: Пинский Л.Е. Бальтасар Грасиан и его произведения// Грасиан Б. Карманный оракул. Критикон. М.: Наука, 1981. С. 512 - 517 (серия «Литературные памятники»)
В начале этого трактата автор не без удивления обращает внимание читателя на то, что еще «древние установили правила силлогизма, искусство тропа, но остроумие не трогали… Исследованием остроумия они не занимались» (1)*. Разработаны уже в античности теории мышления (логика) и красноречия (риторика), но все еще нет теории остроумия – его существа и приемов мастерства. Восполнению этого пробела посвящен новаторский его труд.
Суть остроумия, по Грасиану, состоит в «изящном сочетании, в гармоническом сопоставлении двух или трех далеких понятий, связанных единым актом разума » (2 – курсив Л.Е. Пинского). Тем самым устанавливается отношение остроумия как разновидности духовного творчества к логическому (истина) и художественному (красота). Подобно логическому, остроумие пользуется понятиями, являясь «актом разума» остроумца и обращаясь к разуму аудитории. Но в отличие от акта рассудка, от логического рассуждения, остроумие пользуется прямым сближением далеких понятий, тут же их «сочетая», непосредственно «сопоставляя » и таким образом открывая новую истину: остроумие не доказывает, как силлогизм, а только высказывает – предоставляя слушателю или читателю самому оценить правильность утверждаемой связи, полагаясь всецело на культуру «изощренного ума». С другой стороны, непосредственность связи, «изящность» сочетания, «гармоничность» сопоставления роднит остроумие с художественным творчеством, с наслаждением от созданий искусства, убеждающих, покоряющих нас интуитивно – одной своей красотой .Но эта красота, апеллирующая к нашей способности мыслить, не к органам чувств, как в изобразительных искусствах или музыке; это красота самой мысли, а не словесных форм ее выражения и украшения, не внешняя красота фигур, тропов, с которыми имеет дело риторика, искусство красноречия.
Теория остроумия у Грасиана, таким образом, как бы перебрасывает мост от логики к стилистике и эстетике, или, по школьно-традиционной терминологии Грасиана, от «диалектики», второй из «семи свободных наук» к третьей, к «риторике», - возвышаясь над ними обеими. «Остроумие тоже имеет свои доказательства, но если в логических главное – убедительность, а в риторических – красноречие, то здесь главное – красота» самой мысли (36). И «чем красота является для глаз, а благозвучие для ушей, тем для ума является остроумие» (2). А стало быть, в сфере проявления ума эстетически «царит острая мысль, повелевает остроумие» (1).
Трактат состоит из 2-х частей. В 50 главах («рассуждениях») 1-й части рассматриваются виды и приемы «простого» остроумия – так или иначе основанного на «аналогии», простом сопоставлении. Таковы каламбуры, сопоставления двух значений слова, которое тем самым становится обоюдоострым; остроумие толкования собственных имен или переосмысления ситуации (например, Цезарь, соскочив с корабля на берег Африки, упал, но тут же поправил дурную примету, воскликнув: Teneo te, Africa!- “Я захватил тебя, Африка»); остроумие неожиданно найденной связи, внезапных поворотов мысли, парадоксов, быстрых отповедей.. Сюда же относятся остроумные задачи, загадки, намеки, а также безмолвные ответы действием (например, разрубленный Александром Гордиев узел). Все это зиждется на эффектной находчивости, на живой изобретательности изощренного ума в сближении и прямом сопоставлении далекого.
2-я часть трактата из 13 глав посвящена «остроумию сложному», вымышленным историям (фабулам), в основе которых обычно лежит аналогия аллегорий , уподоблений отвлеченного (морального) конкретному (материальному): «уподобления – это основа всякого остроумия с вымыслом, его душа» (55). Сюда относятся эпопеи , которые «обобщают деяния всех смертных» в форме приключений, чаще всего фантастических, одной личности (героя): вечно прекрасная «Одиссея», например, - это «картина житейского странствования между Сциллами и Харибдами, Цирцеями, Циклопами и Сиренами пороков»(55); затем, метаморфозы – «уподобления природного и морального с помощью фантастического превращения субъекта в тот предмет, которому его уподобляют» (50); басни , а также параболы , где, в отличие от басен, добродетели и пороки имеют человеческий вид (57). Все эти аллегорические жанры словесного искусства тяготеют как повествовательные виды остроумия к моральной притче ; родовым образцом ее может послужить притча об Истине, законной супруге Разума, которая, преследуемая вечной своей соперницей, нарумяненной и разукрашенной Ложью, призвала на помощь Остроумие, и оно посоветовало Истине «стать дипломатичной», надеть на себя платье Лжи, прибегая к разного рода приятным вымыслам, дабы иметь успех, так как «истина всухомятку невкусна», горькую правду надо подслащать: притча о значении остроумия, пользующегося условным вымыслом для успеха истины(55). Но существует еще и бессловесное остроумие фигуративное – загадочные рисунки, эмблемы , сопровождаемые девизами. /…/
Историками литературы книга Грасиана обычно оценивается как наиболее значительное и программное произведение для эстетики эпохи барокко… «Искусство изощренного ума» Грасиана в этом смысле сопоставимо с «Поэтическим искусством» Буало, художественной программой классицизма XVII века, причем более поздняя теория Буало во второй половине столетия уже направлена против чрезмерного культа остроумия у «прециозных», у представителей французского барокко. Полемическая заостренность испанского трактата, впрочем, также несомненна, хотя далеко не так явна, как у Буало. В 1639 году итальянец Перегрини опубликовал книгу «Об остроумии» (Delle acutezze), в которой порицает модное злоупотребление осроумием у современных поэтов как порчу вкуса. Через три года в трактате на ту же тему Грасиан явно имеет в виду своего предшественника-итальянца (не удостаивая даже указать его имя), с пренебрежением и вскользь упоминая о «чудовище, антиподе таланта», о «человеке, чей ум – бесплодная пустыня», высказавшем «не парадокс, а невежественное мнение, осуждающее остроты», тогда как «остроумие – это жизнь стиля, дух речей»; ибо «слова то же, что листья дерева, а острые мысли – его плоды» (60).
Современного читателя не может не удивить в этом трактате то, что высшим основанием искусства слова – больше того, высшей ступенью прекрасного в сфере всего духовного творчества, включая и искусства изобразительные, даже религиозную мысль, откуда чаще всего берутся примеры, - стало у Б. Грасиана «остроумие», одна из разновидностей комического, занимающая в художественном творчестве периферийное, даже переходное место. Но для Грасиана в этом переходном положении и сказывается синтетическая природа остроумия, его широта, приложимость ко всем видам умственной деятельности – и высота, обращенность к высшей и специфической способности человека, к уму, а не к зрению или слуху, телесным чувствам. Характерно поэтому, что подавляющее большинство приводимых в трактате Грасиана образцов осроумия не имеют никакого комического оттенка и об отношении остроумия к комическому вообще нет ни слова. Ибо в концепции Грасиана не остроумие является видом комического, а скорее само комическое во многих своих видах возникает как один из эффектов остроумия, которое «царит в сфере проявления ума» как высшая творческая сила.
Синонимами к понятию остроумия обычно служат у Грасиана изобретательность, новаторство: «необычное мастерство изощренного ума и великая способность создавать нечто новое » (47). Эстетический трактат Грасиана открывается декларацией: «Продолжать начатое легко, изобретать трудно, а по прошествии стольких веков – почти невозможно, да и не всякое продолжение есть развитие», декларацией, явно направленной против академической традиции в эстетике и искусстве, против банального «подражания – со всеми недостатками заменителя и отсутствием разнообразия»(1). «Восхищает только талант оригинальный» (51), изобретательная «смелость таланта» в «условном, вымышленном» (40). Искусство барокко было для современников модернистским «новым стилем», еретически отказавшимся от традиционных форм, норм, правил, и воспринималось как «неправильное» (откуда и название «барокко»), а противниками осуждалось как причудливая погоня за новизной, модное оригинальничанье.
или
Наука благоразумия.
Где собраны афоризмы, извлеченные из сочинений
Лоренсо Грасиана(1601-1658)
ПРЕДИСЛОВИЕ
Имя Бальтасара Грасиана (1601-1658) занимает выдающееся место в истории мировой культуры. Его творчество вбирает в себя все многообразие испанской литературы XVII века, времени её расцвета, и в то же время стоит в ней особняком.
Убежденный моралист, обладатель мощного, сатирически окрашенного литературного дара, Грасиан формировался в монашеской, иезуитской среде, что, возможно, и привело его к положению отщепенца, маргинала, обреченного на непонимание и осуждение в среде собратьев. Поначалу причинами недоверия к нему руководства ордена были "тяжелый характер" и "склонность к меланхолии", затем - по мере выхода в свет его пронизанных критическим пафосом книг - непримиримый бунтарский дух.
Грасиан был прирожденным проповедником, и это как нельзя лучше подходило для удачной церковной карьеры, однако совершенно не вязался с ней подчеркнуто мирской характер его принципов, которые отточенная риторика превращала в действенное орудие разума. Уже его литературный дебют - моральный трактат "Герой" - был издан самовольно, вопреки запрету для членов ордена печатать что-либо без предварительного одобрения начальства, вопреки завету самого Игнатия Лойолы. На обложке этого ещё вполне безобидного свода наставлений, в торжественном, по-испански "важном" стиле описывающего двадцать главных качеств подлинного героя, и появилось впервые имя Лоренсо Грасиана, позаимствованное автором у своего кузена, а потому и однофамильца. По-видимому, Грасиан намеренно воспользовался уловкой, которая на деле не могла ввести кого-либо в заблуждение. Вслед за "Героем" выходит "Политик", задуманный как его продолжение, посвященный воплощению начертанного идеала в деле управления государством, а затем - на протяжении 1640-х годов - трактат-антология "Остроумие" и новый этический трактат "Благоразумный". Раз за разом все сильнее проступает в сочинениях Грасиана свободный мирской дух. Подзаголовок к "Остроумию", насыщенному извлечениями из благочестивых проповедей, и всё же обучающему прежде всего мастерству словесного выражения собственной мысли, служит ещё одним определением отнюдь не религиозному таланту Грасиана: "искусство Изощренного ума". В "Благоразумном" же появляется новая, и очень важная его составляющая - нота разочарования в современности, своеобразный сторонний взгляд интеллектуала на больное общество - взгляд, подразумевающий уединение.
Через год после "Благоразумного", в 1647-м году, появляется "Карманный оракул, Или афоризмы, извлеченные из сочинений Лоренсо Грасиана". Уже в подзаголовке, который нынешнему читателю ничем не покажется примечательным, заключена игра слов, столь характерная для барочной литературы.
У современников Грасиана термин "афоризм" ("изречение", "сентенция", "максима" и т.д.) ещё ассоциировался со знаменитыми "Афоризмами" Гиппократа, терапевтическими и гигиеническими предписаниями. Автор же испанских афоризмов намерен выступить в роли врача морального. Ибо в своих нравах современное ему общество уже достигло "кризисной" стадии (и этому, поначалу медицинскому, термину Грасиан придает более широкое - моральное и социальное - значение в "Критиконе", более позднем своем сочинении), когда впервые выясняется, обнаруживает себя природа патологического процесса и уже возможно вмешательство врача. Её-то и констатирует первый афоризм книги, а второй с предельной, подобающей "оракулу", вестнику судьбы, краткостью, формулирует кризисную суть этой зрелости: "Натура и культура - два стержня, на коих красуются все достоинства". Это противопоставление в сжатом виде заключает в себе всё барочное мировоззрение зрелой мысли Грасиана: с одной стороны "натура", - то, что от рождения даётся человеку Природой, его особые силы, способности, возможности, а с другой - "изощренность" ума, изобретательность, то, что надо взрастить, воспитать в себе, чему человек учится, сам формируя свою личность. Грасиан-мыслитель знает, что две эти стихии равновелики по значению, что "одно без другого - полдела", но Грасиан-моралист воспевает в "Оракуле" культуру. Ведь даже мудрость (как способность), а тем более другие таланты, природные силы - это случайный, никем не заслуженный дар, и в их приобретении никто тебе не поможет, в то время как знание, сила понимания именно приобретаются, их наличие зависит от человека, и в их поиске Культура - его советчик, оракул. Потому-то так часто и слышны в книге подсказки "изощренного ума": "действовать скрытно", "пусть в тебе нуждаются", "избегать побед над вышестоящим" и т.д. Однако, самостоятельная мощь одаренной личности, подчас слепая, даже губительная, но великая самим своим порывом, - ценность для Грасиана не меньшая. В этой подчеркнутой напряженности решения, в барочной дисгармоничности, парадоксальной изощренности рассуждения он - сын своей страны.
Вскоре за "Карманным оракулом" последовал "Критикон" - воплощение монументального замысла философского романа о сути человека и человеческом обществе. Вторая его часть под названием "Осень зрелости", пропитанная едкой социальной критикой, переполнила чашу терпения начальства. Не помогли и вышедшие через два года вполне благочестивые "Размышления о причастии". В 1657-м году Грасиан был лишен кафедры проповедника, отстранен от преподавания и приговорен к ссылке и строгому покаянию " на хлебе и воде". Однако, уже при жизни автора его сочинения обрели общеевропейскую интеллектуальную славу, меньше века спустя признали себя его наследниками великие французские моралисты, и уже в 1742-м году, задолго до первых в России публикаций Сервантеса, вышел в свет русский перевод "Карманного оракула".
Вечный отщепенец, "нонконформист" бесславно завершивший свои дни в родной Испании, стал одним из духовных учителей всего европейского Просвещения.
Биография
Родился в Испании в селении Бельмонте около Калатаюда в семье доктора. У него было три брата и сестра. Будущего писателя ещё с детства предназначили к духовной карьере, что было так обычно для тогдашней Испании .
Начало литературного творчества Грасиана относится к 1636 г., когда он переехал в Уэску - один из культурных центров Арагона , где получил должность проповедника и исповедника местной иезуитской коллегии. Уже через год выходит его первое значительное произведение, моральный трактат «Герой», который с интересом был встречен в Испании и в Европе. Поскольку в те времена существовал запрет для членов ордена иезуитов печатать что-либо без предварительного одобрения начальства, своё сочинение Грасиан издал под именем своего двоюродного брата Лоренсо Грасиана.
В 1657 году после выхода в свет III Части «Критикона», ректор сарагосской коллегии выносит публичный выговор Бальтасару, его лишают кафедры, запрещают преподавать, высылают из Сарагосы, и приговаривают к строгому покаянию - на воде и хлебе. Последний год жизни Грасиана был переполнен унижениями, бедами и отчаянием.
«Склонность к меланхолии, желчный характер, вечно раздражённый, всеми недовольный, язвительный критикан» - отзыв современников (из обязательных доносов друг на друга в иезуитском ордене).
В России Грасиана публиковали в период 1742-1792 г. - потом 200-летний перерыв. Благодаря Артуру Шопенгауэру , в Германии, начиная с 1861 года уже было 14 переизданий.
Сочинения
- «Герой» (1637)
- «Политик» (1640)
- «Остроумие, или Искусство Изощренного Ума» (1642)
- «Благоразумный» (1646)
- «Карманный оракул, или Наука благоразумия» (фр. «Homme de cour» (Придворный); рус. «Придворный человек») (1647)
- «Критикон»: Часть I - 1651; Часть II - 1653; Часть III - 1657.
- «Размышления о причастии» (1655) - единственное произведение, подписанное настоящим именем.
- Obras completas. Estudio, bibliogr. y notas de A. del Hoyo. Madrid, Aguilar, 1960.
- Правила Бальтасара Грасиана Как управлять судьбой
Русский перевод
- Придворной человек. Пер. С. С. Волчкова . Санкт-Петербург, 1741; второе издание - 1760.
- Ирой Валтазара Грациана с критическими, историческими и нравоучительными примечаниями господина Курбевиля. Москва, в Университетской Типографии у В.Окорокова, 1792 г.
- Карманный оракул. Критикон. Пер. и комм. Е. М. Лысенко и Л. Е. Пинского. Москва, «Наука», 1984 (серия «Литературные памятники »).
- Остроумие, или искусство изощренного ума. Пер. Е. Лысенко, стихи с испанского и португальского в переводе П. Грушко. «Испанская эстетика. Ренессанс. Барокко. Просвещение». Москва, «Искусство», 1977 (серия «История эстетики в памятниках и документах »).
- Карманный оракул. Пер. Е. М. Лысенко. Москва, «Астрель: Полиграфиздат», 2012 (серия «Philosophy»)/
Напишите отзыв о статье "Грасиан, Бальтасар"
Литература
- Сергиевская Г. Е. Консептизм как основа схождения двух философских языков: Грасиан и Кеведо //Когнитивные стили коммуникации. Теория и прикладные модели. Симферополь, 2004.C.154-156.
Примечания
Отрывок, характеризующий Грасиан, Бальтасар
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l"imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd"hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m"avez fait l"honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l"eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c"est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu"elle s"y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l"encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l"horloger n"a pas la faculte de l"ouvrir, il ne peut la manier qu"a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Дело здесь не в сатирическом направлении таланта (которое к тому же открыто обозначилось у Грасиана лишь в последнем его произведении). Сатирой, притом самой резкой и социально заостренной, иногда и антиклерикальной, испанская литература XVII в. намного богаче любой другой литературы в Европе. Свойственный барокко чисто сатирический реализм – ведущее направление в испанском романе, нередко и в драме, лирике; у испанских мастеров пикарескного жанра сатира то и дело принимает универсально издевательскую и наиболее жестокую форму «въедающегося», «терзающего», саркастического смеха, – не менее, чем юмор англичан, ирония французов, национальную форму комического. Для Грасиана, в целом скорее дидактика, нежели только сатирика, специфична в сатире – и до этого, пожалуй, не доходит ни Тирсо де Молина (как и Грасиан, лицо духовное), ни Матео Алеман, ни даже наиболее жестокий смех Кеведо – авторски «отчужденная» позиция вне изображаемого им мира, как бы «на полях» повествования: некая «маргинальность» (по меткому замечанию его исследователя Артуро дель Ойо), в которой словно уже исчезло, либо не слышно, заглушено гражданское отчаяние; позиция заведомо безнадежная в отношении к состоянию общества, «большинству», его наличным силам, высокомерно уповающая только на одинокую и независимо творческую личность. Именно это высокомерие (ибо «мерит по высокому» как неумолимой норме), а не просто сатиричность, к которой в литературе испанцам века Грасиана не привыкать, должно было исключительно раздражать более проницательных его читателей и ставило автора в одинокое среди современников, крайнее (в жизни тоже «маргинальное») положение.
И здесь уместно сопоставление с Вольтером. Не меньше, чем к Кеведо, которого иногда называли «испанским Вольтером», применим такой титул к Грасиану, и для обоих с особым акцентом на первом слове. Ниже мы увидим, что автор «Кандида» и «Простодушного» многим обязан автору «Критикона» в жанре повести «философской» – что на языке века Просвещения означает «универсально критической». Оба, Грасиан и Вольтер, в юности учились в иезуитских школах, оба прошли через дисциплину «школы разума», чтобы направить впоследствии принцип разума, как принцип суверенный, против духовных своих наставников, против самого духа клерикализма (Вольтер, разумеется, – в гораздо более громкой, зрелой и откровенно воинственной форме). Оба эволюционировали от оптимистических иллюзий, от прекраснодушного идеала юности (гедонистически культурный «светский человек» у раннего Вольтера, «герой великих дел» у молодого Грасиана) к большей трезвости, к «благоразумию» зрелых лет. – Тем выразительней контраст в судьбе, в откликах со стороны общества. Путь Вольтера от заточения в Бастилию за вольномыслие в юности до беспрецедентного в истории европейской культуры всенародного преклонения перед властителем дум, до всенационального, перед смертью, чествования «короля Вольтера», некоронованного короля общественного мнения – которое во Франции формировалось еще в аристократических салонах XVII в., задолго до выступления Вольтера, и Вольтером лишь было утверждено, – и предельное унижение, полное одиночество, «келейный» конец «нонконформиста» Грасиана, надломленного, загубленного в расцвете сил. Национально характерно и то, что, несмотря на неоднократные политически нелояльные выпады, Грасиан, в отличие от Вольтера, ни разу не подвергался репрессиям со стороны органов государства, – для них его фигура была слишком ничтожна, – а лишь со стороны ордена; все унижения Грасиана, вплоть до предсмертного, сводились к внутриорденским дисциплинарным взысканиям.
На свой лад жизнь Грасиана – ее коллизии, от внешнего непослушания до выхода в «духе» из ордена иезуитов в поздние годы, еще до того как, осознав всю ложность своего положения, он пожелал хотя бы переменить орден, – была не менее цельной, чем жизнь Вольтера. Подобно Лютеру, он мог бы сказать: «Здесь я стою, иначе не могу. Да поможет мне бог». Само «неблагоразумие» Грасиана, начиная с частностей, с самовольно публикуемых под прозрачными псевдонимами книг, оказалось в веках неким высшим благоразумием личного призвания, категорическим велением и самопроявлением магистральной идеи всей жизни.
II. Эстетические принципы Гpасиана
Трактат-антология «Остроумие, или Искусство изощренного ума»
Перед тем как характеризовать вошедшие в наше издание два главных произведения Грасиана, создания зрелой его мысли – оба относятся к поздним годам, – необходимо хотя бы вкратце остановиться на раннем теоретико-литературном его трактате «Остроумие, или Искусство изощренного ума». Уже по своей теме эта книга лучше всего введет нас в стиль его мысли, и если «стиль – эта человек», то, на свой лад, в магистральную личную идею всего творчества.
В начале этого трактата автор не без удивления обращает внимание читателя на то, что еще «древние установили правила силлогизма, искусство тропа, но остроумие не трогали… Исследованием остроумия они не занимались» (I) . Разработаны уже в античности теории мышления (логика) и красноречия (риторика), но все еще нет теории остроумия – его существа и приемов мастерства. Восполнению этого пробела посвящен новаторский его труд.
Суть остроумия, по Грасиану, состоит в «изящном сочетании, в гармоническом сопоставлении двух или трех далеких понятий, связанных единым актом разума» (II – курсив мой. А. П.). Тем самым устанавливается отношение остроумия как разновидности духовного творчества к логическому (истина) и художественному (красота). Подобно логическому, остроумие пользуется понятиями , являясь «актом разума» остроумца и обращаясь к разуму аудитории. Но в отличие от акта рассудка, от логического рассуждения, остроумие пользуется прямым сближением далеких понятий, тут же их «сочетая», непосредственно «сопоставляя» и таким образом открывая новую истину: остроумие не доказывает, как силлогизм, а только высказывает – предоставляя слушателю или читателю самому оценить правильность утверждаемой связи, полагаясь всецело на культуру «изощренного ума». С другой стороны, непосредственность связи, «изящность» сочетания, «гармоничность» сопоставления роднит остроумие с художественным творчеством, с наслаждением от созданий искусства, убеждающих, покоряющих нас интуитивно – одной своей красотой . Но это красота, апеллирующая к нашей способности мыслить, не к органам чувств, как в изобразительных искусствах или музыке; это красота самой мысли, а не словесных форм ее выражения и украшения, не внешняя красота фигур, тропов, с которыми имеет дело риторика, искусство красноречия.
Теория остроумия у Грасиана, таким образом, как бы перебрасывает мост от логики к стилистике и эстетике, или, по школьно-традиционной терминологии Грасиана, от «диалектики», второй из «семи свободных наук», к третьей, к «риторике», – возвышаясь над ними обеими. «Остроумие тоже имеет свои доказательства, но если в логических главное – убедительность, а в риторических – красноречие, то здесь главное – красота» самой мысли (XXXVI). И «чем красота является для глаз, а благозвучие для ушей, тем для ума является остроумие» (II). А стало быть, в сфере проявления ума эстетически «царит острая мысль, повелевает остроумие» (I).
Трактат состоит из двух частей. В пятидесяти главах («рассуждениях») I части рассматриваются виды и приемы «простого» остроумия – так или иначе основанного на «аналогии», простом сопоставлении. Таковы каламбуры, сопоставления двух значений слова, которое тем самым становится обоюдоострым; остроумие толкования собственных имен или переосмысления ситуации (например, Цезарь, соскочив с корабля на берег Африки, упал, но тут же поправил дурную примету, воскликнув: Теnео te, Africa! – «Я захватил тебя, Африка!»); остроумие неожиданно найденной связи, внезапных поворотов мысли, парадоксов, быстрых отповедей. Сюда же относятся остроумные задачи, загадки, намеки, а также безмолвные ответы действием (например, разрубленный Александром Гордиев узел). Все это зиждется на эффектной находчивости, на живой изобретательности изощренного ума в сближении и прямом сопоставлении далекого.
Бальтасар Грасиан - выдающийся испанский писатель 17 века. Он успешно сочетал духовную и мирскую деятельность - был иезуитом и философом одновременно. В наследство он оставил великолепные книги, которые составили антологию и до сих пор являются классическими произведениями эпохи барокко.
Биография
По скудным сведениям, Бальтасар Грасиан родился в 1601 году в Бельмонте, в Испании. Он был сыном бедного сельского врача, и с ранних лет ему была уготовлена судьба священника. Известно, что в 1619 году его дядя помог поступить ему в школу иезуитов Калатаюде и Уэски. После окончания школы Грасиан Бальтасар самостоятельно изучал грамматику и философию в городах Каллатаюда и Херона, в 1623 году ему посчастливилось стать студентом университета Сарагосы, где он посвятил себя изучению теологии.
Окончив университет, будущий писатель становится преподавателем риторики и грамматики в колледже Калалютуда. В 1631 году он проходит дополнительное обучение в школе где готовили проповедников и исповедников.
Литературное окружение
В 1636 году Бальтасар Грасиан начал новый этап своей жизни. Он был связан с переездом в город Уэску, который в те времена являлся важнейшим культурным центром провинции Арагон. Переезд был связан с новым назначением - в местном храме Грасиану предстояло служить проповедником. Именно здесь зарождались новые имена в сфере культуры, литературы и искусства, и, возможно, именно под влиянием такой атмосферы Бальтасар Грасиан решился написать свой первый литературный труд.
Трактат "Герой"
Свой первый трактат Грасиан назвал «Герой». Данный литературный труд был написан очень быстро, буквально за год после переезда в Уэску. Неоценимую помощь в написании трактата будущему писателю оказал богатый и влиятельный друг, имевший прекрасную библиотеку. «Герой» - прекрасный образец средневековой дидактической прозы, в котором, как в зеркале, отражаются достоинства и моральные качества, которые должны иметь те, кто стремится получить признание среди своих сверстников. С помощью этой работы Грасиан начинает разрабатывать тему моральной философии. Трактат увидел свет под именем Лоренцо Грасиана, который являлся кузеном Бальтасара, ведь, согласно орденскому уставу, иезуиты не имели права публиковать свои труды, которые не прошли внутреннюю цензуру.
"Карманный оракул"
Наибольшую известность философу принес сборник его собственных цитат и афоризмов, известных под именем «Карманный оракул». В нем приведены афоризмы Бальтасара Грасиана и Моралеса, которые в остроумной форме предлагают собственному читателю быть благоразумным и терпеливым. Например, известны такие сентенции Грасиана, как:
- "мертвого льва даже зайцы лягают";
- "к благоприятному случаю ведут долгие дороги времени";
- "скоро свершается - скоро разрушается";
- "не следует постоянно острить: вечная потеха - для дела помеха";
- "не справиться с делом - меньшая беда, нежели не начинать дела вовсе, ведь портится стоячая вода, а не проточная".
Таких коротких нравоучительных рассуждений в книге достаточно много. Бальтасар Грасиан, афоризмы которого были такими живыми и остроумными, быстро стал известным и популярным. На фоне унылой богословской литературы его изречения были тем самым глотком живой воды, которого так не хватало испанскому просвещению. Карманный оракул был очень популярен и в Испании, и за ее пределами - еще при жизни Бальтасара Грасиана небольшое литературное произведение было переведено на многие европейские языки.
Вершина таланта
И сам Грасиан Бальтасар, и его критики заслуженно считали основным произведением этого писателя роман «Карпер». В нем Грасиан показывает собственное видение того, каким должен быть окружающий мир. Литература такого толка была весьма распространена в эпоху поздней античности, и вот, через тысячу лет, Бальтасар решает вернуться к этой форме повествования. Главные герои олицетворяли собой природу и культуру как символы осторожного отражения и спонтанного импульса. В конце повествования делается вывод, что природа несовершенна, и в конце концов культура спасает мир и приводит к бессмертию. Как и другие его произведения, этот роман будет подписан именем другого человека.
Наследие Бальтасара
Последние десять лет своей жизни Грасиан посвятил написанию «Критикона» -объемного труда, рассказывающего о месте человека в современной жизни. Светское творчество приносило автору большую известность и почет, но и сильно настораживало иезуитский орден, руководство которого было недовольно литературным творчеством священника.
В конце своей жизни священник напишет одну единственную вещь, подписанную его собственным именем - Бальтасар Грасиан. Книги, выпущенные ранее, уже вовсю ходили по стране, но формально их авторами являлись другие люди. В трактате «Размышления о причастии» автор на фоне сугубо религиозных размышлений отрекается от собственных литературных произведений. Это следовало сделать, так как терпение руководства ордена иезуитов подходило к концу. Тем не менее вскоре выходит последняя часть «Критикона», несомненно принадлежавшая перу Бальтасара, и автора привлекают к суду.
Его лишают права проповедовать и сочинительствовать, отправляют в захолустный городок, где он живет под жестким присмотром братьев-иезуитов. Такую жизнь Грасиан не смог выдержать - он умирает 6 декабря 1658 г., прожив меньше года после иезуитского суда.
