Как я заблудился
Карандаш дрожит в моих зубах… Ах, что случилось! В
кинематографе это называется «трагедия», а
по-моему, еще хуже.
Мы вернулись из Парижа на пляж, и я немножко одурел. Носился мимо всех кабинок, прыгал через отдыхающих дам, обнюхивал знакомых детей - душечки! - и радостно лаял. К черту зоологический сад, да здравствует собачья свобода!
И вот… допрыгался. Повернул к парку, нырнул в какой-то зеленый переулок, попал в чужой огород - растерзал старую туфлю, оттуда в поле, оттуда на шоссе - и все погибло! Я заблудился… Сел на камень, задрожал и потерял «присутствие духа». До сих пор я не знал, что такое это «присутствие»…
Обнюхал шоссе: чужие подметки, пыль, резина и автомобильное масло… Где моя вилла? Домики вдруг стали все одинаковые, дети у калиток, словно мыши, сделались похожи друг на друга. Вылетел к морю: другое море! И небо не то, и берег пустой и шершавый… Старички и дети обдирали со скалы устриц, никто на меня и не взглянул. Ну, конечно, идиотские устрицы интереснее бездомного фокса!
Песок летит в глаза. Тростник лопочет какой-то вздор. Ему, дураку,
хорошо, - прирос к месту, не заблудится… Слезы
горохом покатились по морде. И ужаснее всего: я голый! Ошейник остался
дома, а на ошейнике мой адрес. Любая девчонка (уж я бы устроил!) прочла
бы его и отвела меня домой. Ух! Если бы не отлив, я бы, пожалуй,
утопился… Примечание: и был бы большой дурак, потому что я
все-таки отыскался.
* * *
Перед желтым забором у палисадничка прислонился к телеграфному столбу и
опустил голову. Я видел на картинке в такой позе заблудившуюся собачку,
и поза эта мне очень понравилась.
Что ж, я не ошибся. В калитке показалось розовое пятно. Вышла девочка (они всегда добрее мальчиков) и присела передо мной на дорожке.
Что с тобой, собачка?
Я всхлипнул и поднял правую лапку. Понятно и без слов.
Заблудилась? Хочешь ко мне? Может быть, тебя еще и найдут… Мама у меня добрая, а с папой справимся.
Что делать? Ночевать в лесу… Разве я дикий верблюд? В животе пусто. Я пошел за девочкой и благодарно лизнул ее в коленку. Если она когда-нибудь заблудится, непременно отведу ее домой…
Мама! - запищала она. - Мамочка! Я привела Фифи, она заблудилась. Можно ее пока оставить у нас?
О! Почему Фифи?! Я Микки, Микки! Но я, у которого такие прекрасные мысли, не могу ведь и полслова сказать на их человеческом языке… Пусть. Кто сам себе яму копает, тот в нее и попадает…
Мама надела пенсне (будто и без пенсне не видно, что я заблудился!) и улыбнулась:
Какая хорошенькая! Дай ей, дружок, молока с булкой. У нее очень порядочный вид… А там посмотрим.
«У нее»… «У него», а не «у нее»! Я же ведь мальчик. Но ужасно хотелось есть, надо было покориться.
Ел я не торопясь, будто одолжение им делал. Вы угощаете? Спасибо, я съем. Но, пожалуйста, не подумайте, что я какой-нибудь голодный бродячий пес.
Потом пришел папа. Почему эти папы всюду суют свой нос, не знаю…
Что это за собака? Что у тебя, Лили, за манера тащить всех зверей к нам на виллу? Может быть, она чахоточная… Пойди, пойди прочь отсюда! Ну!
Я? Чахоточная?
Девочка расхныкалась. Я с достоинством сделал шаг к калитке. Но мама строго посмотрела на папу. Он был дрессированный: фукнул, пожал плечами и пошел на веранду читать свою газету. Съел?
А я встал перед мамой на задние лапки, сделал три па и перепрыгнул через скамеечку. Гоп! Вперед, тур вокруг комнаты и назад…
Мамочка, какой он умница!
Еще бы. Если бы я был человеком, давно бы уже профессором был.
* * *
Новый папа делает вид, что меня не замечает. Я его -
тоже… Во сне видел Зину и залаял от радости: она кормила
меня с ложечки гогель-могелем и говорила: «Ты мое
сокровище… если ты еще раз заблудишься, я никогда не выйду
замуж».
Лили проснулась - в окне белел рассвет - и свесила голову с кроватки.
Фифи! Ты чего?
Ничего. Страдаю. Кошке все равно: сегодня Зина, завтра Лили. А я честная, привязчивая собака…
Второй день без Зины. К новой девочке пришел в гости толстый мальчик - кузен. У собак, слава богу, кузенов нет… Садился на меня верхом, чуть не раздавил. Потом запряг меня в автомобиль, а я уперся! Собаку? В автомобиль?! Тыкал моими лапами в пианино. Я все снес и из вежливости даже не укусил его…
Лилина мама меня оценила и, когда девочка опрокинула тарелку с супом, показала на меня:
Бери пример с Фифи! Видишь, как она осторожно ест…
Опять Фифи! Когда что-нибудь не нравится, говорят: «фи!» Фи-фи, значит, когда совсем не нравится? Придумают же такое цыплячье имя… Я нашел под шкапом кубики с буквами и сложил: «Микки». Потянул девочку за юбку - читай! Кажется, ясно. А она ничего не поняла и кричит:
Мама! Фифи умеет показывать фокусы!
Хорошо. Дай ему шоколаду.
Ах, когда же, когда же меня найдут? Побежал даже в мэрию. Быть может, Зина заявила туда, что я потерялся. Ничего подобного. На пороге лежала лохматая дворняжка и зарычала:
Р-рав! Ты куда, бродяга, суешься?
Я?! Бродяга?! Мужик ты несчастный!..
Счастье твое, что я так воспитан, что с дворнягами в драку не лезу…
* * *
«Гора с плеч свалилась»… Куда она
свалилась, не знаю, но, словом… я нашелся!
Лили вышла со мной на пляж. И вдруг вдали лиловое с белым платьице, полосатый мяч и светлые кудряшки. Зина!!
Как мы целовались, как мы визжали, как мы плакали!
Лили тихонько подошла и спросила:
Это ваша Фифи?
Да! Только это не Фифи, а Микки…
Ах, Микки! Извините, я не знала. Позвольте вам ее передать. Она заблудилась, и я ее приютила.
А у самой в глазах «трагедия».
Но Зина ее утешила. Поблагодарила «очень-очень-очень» и обещала приходить со мной в гости. Они подружатся, уж я это по глазам заметил.
Я, разумеется, послужил перед Лили и передние лапки накрест сложил: мерси! Очень-очень-очень…
И пошел, сконфуженный, за Зиной, ни на шаг не отходя от ее милых смуглых ножек.
Микки.
В цирке
У нашего вокзала появились длинные дома на колесах. Не то фургоны, не то вагоны. Красные, с зелеными ставенками, над крышей труба, из трубы дым. На откидной ступеньке одного дома сидел карлик с огромной головой и красными глазами и мрачно курил трубку. А в глубине двора тоже вагоны-дома, но с решетками, и пахло от них густо-прегусто зоологическим садом.
На афишах чудеса… Три льва прыгают через укротительницу, а потом играют с ней в жмурки. Морж жонглирует горящей лампой и бильярдными шарами. Морж - такой неповоротливый дурак… кто бы подумал! Знаменитый пудель Флакс решает задачи на сложение и вычитание… Важность какая… Я и делить и умножать умею… Однако в знаменитости не лезу. Мисс Каравелла исполнит на неоседланном жеребце джигу - матросский танец. Негр Буль-Пуль… Стоп! Не надо забегать вперед, Микки, а то совсем запутаешься - что это за собачья привычка такая!
* * *
Зинин папа взял нам ложу: мне и Зине. Ложа - это такая будка,
вроде собачьей, но без крыши. Обита красным вонючим коленкором. Стулья
складные и жесткие, потому что цирк походный.
Оркестр ужасный! Я вообще музыки не выношу, особенно граммофона. Но когда один, скелет, плюет в флейту, а другой, толстяк, стоймя поставил огромную скрипку и ерзает по ней какой-то линейкой, а третий лупит палками по барабану, локтями о медные линейки и ногами в большой пузатый бубен, а четвертая, лиловая курица, разъезжает взад и вперед по пианино и подпрыгивает… О! «Слуга покорный», как говорит Зинин холостяк-дядя, когда ему предлагают жениться.
Клоуны - просто раскрашенные идиоты. Я думаю, что они напрасно притворяются, будто они нарочно идиоты, наверно, такие и есть. Разве станет умный человек подставлять морду под пощечины, кататься по грязным опилкам и мешать служителям убирать ковры? Совсем не смешно. Одно мне понравилось: у того клоуна, у которого сзади было нарисовано на широких штанах солнце, чуб на голове вставал и опускался… Еще ухо, я понимаю, но чуб! Очень интересный номер!
Жеребец толстяк, а что он неоседлан, совсем неважно. У него такая широкая спина, даже с выемкой, что пляши на ней, как на хозяйской постели, сколько хочешь. Прыгал он лениво. Словно вальсирующая корова… А мисс Каравелла все косилась трусливо на барьер и делала вид, что она первая наездница в мире. Костюм славненький: вверху ничего, а посредине зеленый и желтый бисер. А зачем она так долго ездила? Жеребец под конец так вспотел, что я расчихался… Неинтересно.
Потом поставили круглую решетку, подкатили к дверям клетку, и вышли львы. Вышли… и зевают. Хорошие дикие звери! Зина немножко испугалась (девчонка!), но ведь я сидел рядом. Чего же бояться? Львы долго не хотели через укротительницу прыгать: уж она их упрашивала, и под шейкой щекотала, и на ухо что-то шептала, и бичом под брюхо толкала. Согласились - и перепрыгнули. А потом завязала им глаза белыми лентами, взяла в руки колокольчик и стала играть с ними в жмурки. Один лев сделал три шага и лег. Другой понюхал и пошел за ней… Обман! Я сам видел - у нее в руке был маленький кусочек мяса… Неинтересно!
Выходило еще голландское семейство эквилибристов. Папа катался на переднем колесе велосипеда (отдельно!), мама на другом колесе (тоже отдельно!), сын скакал верхом на большом мяче, а дочка каталась на широком обруче задом наперед… Вот это здорово!
Потом летали тарелки, ножи, лампы, зонтики, мальчики и девочки. Ух! Я даже залаял от радости. А под конец все семейство устроило пирамиду. Внизу папа и мама, на плечах две дочки, у них на плечах мальчик, у него на плечах собачка, у собачки на плечах… котенок, а у котенка на плечах… воробей! Трах! И все рассыпалось, закувыркалось по ковру и убежало за занавеску… Браво! Бис! Гав-гав-гав!
* * *
В антракте было еще веселей. Антракт - это когда одно
кончилось, а другое еще не началось. И вот взрослые с детьми постарше
пошли за занавеску смотреть лошадей и прочих млекопитающих, а самые
крошечные дети вылезли из всех лож и углов на арену и устроили свой
собственный цирк.
Девочка с зеленым бантом изображала дрессированную лошадь и на четвереньках гарцевала по барьеру: голова набок, а сама все правой ножкой брыкала. Мальчишки, конечно, были львами, и, пожалуй, свирепее настоящих - рычали, плевались, кусались и бросали друг в дружку опилками. Двое даже подрались - один другого шлепнул - шлепают же клоунов, - а тот ему сдачи… И оба заревели, совсем уж не по-клоунски… А я носился по всей арене и хватал их всех (шутя, конечно!) за коленки.
Вышел карлик в сиреневом сюртучке с медными пуговицами и зазвонил в колокольчик. Дзинь-дзинь! Долой с арены - представление продолжается! Один из «львов», совсем еще маленький мальчик, ни за что не хотел уходить. И пришла его мама из ложи, взяла льва на руки, шлепнула и унесла на место. Вот тебе и лев!
* * *
Морж - молодец. Вернусь на нашу виллу и непременно попробую
жонглировать горящей лампой. У меня, правда, не такой широкий
нос… Ну, что ж, возьму маленькую лампочку…
Я побежал за занавеску: оказывается, у моржа в загородке есть цинковая ванна, а после представления ему дают живую рыбу, бутерброд с рыбьим жиром и рюмку водки. Здорово!
Да, что я еще заметил! Под края циркового шатра подлезают бесплатные мальчишки и смотрят на представление… А карлик бегает кругом и хлопает их прутом по пяткам.
Негр Буль-Пуль вроде сумасшедшего. Играл на метле «марш пьяных крокодилов», аккомпанировал себе на собственном животе, а ногами выделывал такие штуки, точно у него было четыре пары лап… И пахло от него корицей и жженой пробкой. Фи!
Потом вышел «факир». Факир - это человек, который сам себя режет, а ему даже приятно, и кровь не идет. Он себя, должно быть, замораживает перед представлением. Проткнул себе губы вязальной спицей, под мышку вбил гвоздь… Я даже отвернулся. Нервы не выдержали… А самое ужасное: он взял у толстого солдата из публики никелевые часы, проглотил их, только кончик цепочки изо рта болтался, - и попросил публику послушать, как у него в груди часы тикают. Ужас! Кожа по морозу подирается!
Кажется, все. На закуску вылетела на арену крохотная мохнатая лошадка с красной метелкой над головой и с колокольчиками. Я и не знал, что есть такая порода лошадиных болонок! Она так чудесно прыгала сквозь обруч, становилась на задние лапки и брыкалась, что Зина пришла в восторг. Я тоже.
Удивляюсь, почему Зинин папа не купит ей такую лошадку… Запрягли б мы ее в шарабанчик и катались по пляжу. Это тебе не на осле черепашьим шагом топтаться!.. И все бы очень удивлялись, и я бы получал много сахару…
«Кто едет?» - «Микки с Зиной!»
«Чья лошадка?» - «Миккина с Зиной!»
Чудесно!
Устал. Больше не могу… Вот сейчас только подпишусь и побегу на пляж играть в цирк. Бум-бум!
Знаменитый
укротитель догов и бульдогов,
эквилибрист и
наездник
фокс
Микки.
.................................................................................................
Copyright: Чёрный Саша для детей, школы и школьников
В саду было пусто. Только на полянке, за елками на весь сад весело стучал топор. Стучал да стучал. Читать...
Дача стояла у леса. Жоржик скоро-скоро позавтракал и побежал к грядкам. Вчера он с дворником посадил горох - надо было посмотреть, не вылез ли он уже. Читать...
Кукла Нолли и паяц Пшик сидят на подоконнике и скучают. Девочка Катя, у которой они жили, обещала взять их сегодня гулять и не взяла - ушла с няней. Читать...
Над лесной полянкой кружился снежок. Завивал хороводы белых пчелок, пудрил взлохмаченные кусты можжевельника. Пухло и мягко, волнистыми валами ложился у подножья молчаливых заиндевевших берез. Читать...
Кот Грымза, солидный и умный зверь, совсем разочаровался в своей хозяйке. Читать...
Над океаном - три домика. Вытянулись по краю обрыва в ряд - зеленый, красный и серенький. Домики маленькие, затейливой, словно детской постройки; вокруг каждого ограда из колючих тугих кустов кратегуса, в оградах игрушечные сарайчики и курятники. Читать...
Почему вы, мадемуазель, плачете? - спросил француз-городовой у маленькой девочки, стоявшей на перекрестке улиц под платаном в позе потерпевшей крушение мореплавательницы, выброшенной на необитаемый остров. Читать...
Так весело было в саду! Цвела черемуха, высоко в воздухе вздымая пенистые гроздья цветов. Сережки на березах уже отцвели, но сквозным кружевным шатром зыбилась на ветру молодая, еще изумрудная листва. Читать...
В лесной чаще дымился снежок. Сверху падала мелкая крупа, снизу над сугробами курилась снежная муть, ветер все перемешал, смесил - весь лес затянул мглистою белою пылью. Читать...
Люся легла в кроватку. На ночном столике аккуратно разложила свои любимые вещи: камушек с океана, безносую китайскую собачку и басни Крылова и, как всегда перед сном, стала думать о разных разностях… Читать...
Знаете ли вы, что такое «приготовишка»? Когда-то до войны так называли в России мальчуганов, обучавшихся в гимназиях в приготовительном классе. Читать...
Миша принес газету, положил ее передо мной и молча ткнул пальцем в удивившую его заметку. Читать...
Квартира возле Porta nomentana. Выше учительницы, выше штопальщика-портного, даже выше двух синьор, работниц с кустарной фабрики плетеной мебели. Читать...
Посреди Сены, от Pont de Grenelle до Pont de Passy, тянется узкая и высокая насыпь, затененная невысокими деревьями. Справа и слева бока крутыми мощеными откосами спускаются к воде. Читать...
Мама не совсем здорова, не выходит. Читать...
Петя и Вовка никак не могут опомниться. Младшая сестренка заболела скарлатиной, и мальчиков, сонных, отправили вечером к дяде в подгородное именьице. Как ни таращили они в бричке глаза, ничего не было толком видно: то ли кусты по бокам дороги торчат, то ли медведи на дыбки подымаются, маленькими мальчиками хотят поужинать.
Середина мая и деревья голы...
Словно Третья Дума делала весну!
В зеркало смотрю я, злой и невеселый,
Смазывая йодом щеку и десну.
Кожа облупилась, складочки и складки,
Из зрачков сочится скука многих лет.
Кто ты, худосочный, жиденький и гадкий?
Я?! О, нет, не надо, ради Бога, нет!
Пусть мои враги томятся в Петербурге!
Еду, еду, еду – радостно и вдруг.
Ведь не догадались думские Ликурги
Запрещать на лето удирать на юг.
Стихи Саши Черного , видимо, никогда не перестанут быть злободневными, может быть поэтому судьба их никогда не была легкой - ни при его жизни, ни после.
Никогда не был он классиком, книги которого теснятся на полке в ожидании читателя. Владимир Набоков написал в некрологе Саши Черного, что "от него осталось только несколько книг и тихая, прелестная тень".
Книг получилось не так уж мало – пять хороших томов собрания сочинений, но это уже в 1996 году. Можно ли было представить себе публикацию его "Сатир", например, в 30-е годы?
В 1960-м вышел большой сборник стихов в "Большой библиотеке поэта" с великолепным предисловием Корнея Чуковского. Вот что он написал:
"Я хорошо помню то мрачное время: 1908-1912 годы. Обычно, вспоминая его, говорят о правительственном терроре, о столыпинских виселицах, о разгуле черной сотни и т.д. Все это так. Но к этому нужно прибавить страшную болезнь, вроде чумы или оспы, которой заболели тогда тысячи русских людей.
Болезнь называлась опошление, загнивание души, ибо наряду с политической реакцией свирепствовала в ту пору психическая; она отравила умы и изрядно искалечила нравы".
Чуковский писал это все как о времени прошедшем, видимо все-таки сознавая, что болезнь эта рецидивирующая. Сборник Саши Черного вышел тогда тиражом 20 тысяч, разошелся быстро, стал редкостью и был заключен на полку спецхрана в библиотеках, а выдавался по особому разрешению. Время опять наступило неподходящее…
Можно сказать, что "вернул" нам Сашу Черного Александр Градский , написав вокальную сюиту на его "Сатиры". Правда, тогда не все знали, что автор "слов" именно Саша Черный, альбом долго ходил по рукам только на кассетах, а там имя автора писалось только самыми педантичными коллекционерами.
"Слова" были такие:
Хорошо при свете лампы
Пересматривать эстампы
И по клавишам бренчать, —
Щекоча мозги и чувство
Обаяньем красоты,
Лить душистый мед искусства
В бездну русской пустоты...
Псевдоним "Саша Черный" впервые появился в 1905 году под стихотворением "Чепуха" в журнале "Зритель".
Витте родиной живет
И себя не любит.
Вся страна с надеждой ждет,
Кто ее погубит…
После публикации этих строк журнал был немедленно закрыт. Первый сборник стихов "Разные мотивы" был запрещен. Саша Черный попал под пристальное внимание цензуры. Ему пришлось уехать из России на два года в Германию, где он слушал лекции в Гейдельбергском университете.
В ранних стихах Саши Черного вряд ли попадется что-то нежное, возвышенное. Зато множество подробностей полусонной серой жизни, десятки портретов, выписанных двумя-тремя едкими штрихами, совершенно безжалостных шаржей.
Мелькнет прелестный
женский образ и обязательно будет прихлопнут в конце стиха одной фразой. Саша
Черный писал сатиры, злобные, обличительные. Этим и прославился, работая в
журнале "Сатирикон", который выходил в Петербурге с 1908-го по 1914
год.
"Получив свежий номер журнала, читатель, прежде всего искал в нем стихов Саши Черного. Не было такой курсистки, такого студента, такого врача, адвоката, учителя, инженера, которые не знали бы их наизусть", - писал о нем Чуковский. Чему они так радовались, ведь он писал именно о них. Владимир Маяковский, называвший Сашу Черного самым "читаемым" своим поэтом, любил не только эти строки:
Васильевский остров прекрасен,
Как жаба в манжетах.
Отсюда, с балконца,
Омытый потоками солнца,
Он весел, и грязен, и ясен,
Как старый маркёр.
Из всего этого сора росли стихи Саши Черного. Но Чуковский однажды увидел, "что его сатиры, воплощая в себе громкий протест против тогдашней действительности, сами являются, в известном смысле, ее порождениями".
И Саша Черный очень обиделся на Чуковского, даже придумал ему прозвище "Корней Белинский". Хотя на что было обижаться? Это действительно было так.
Думается, обида выросла из того, что Саша Черный и сам тяготился миссией сатирика. Видимо, чувствовал, что маска циничного обывателя, от имени которого он часто писал, прирастала к нему. Многие считали, что вовсе это не маска и Саша пишет от своего имени.
Саша Черный словно выплескивал свои юношеские обиды и бедствия. Судьба множество раз испытывала его на прочность. Те, на кого он полагался, отказывались от него, а помощь приходила, откуда он и не ждал.
Родился он 13 октября 1880 года в Одессе, в семье провизора Михаила Гликберга. В семье было пятеро детей. Мать была весьма вспыльчивой, наказывала детей за малейшие провинности. Отец часто уезжал по делам службы. Дети были предоставлены сами себе.
Отец тем не менее считал своим долгом дать детям образование, и, чтобы не связываться c бытующей в то время процентной нормой для евреев, он своих детей крестил. Так Саша Гликберг стал гимназистом, но в пятом классе его выгнали. Что случилось после этого в доме Гликбергов – доподлинно неизвестно, но в 15 лет Саша "вдруг" убегает из дома в Петербург.
Так началась его
самостоятельная жизнь и бесконечные мытарства. Александр Гликберг снова поступил
в гимназию. Отец помогал ему деньгами. Но вскоре из гимназии его опять выгнали.
Причина – пресловутая алгебра, которая ему явно не давалась. Начинается череда
загадочных поворотов судьбы. Отец рассердился на своего незадачливого, в полном
смысле этого слова, сына и перестал высылать ему деньги. Платить за квартиру
было нечем. Ходить не в чем. Но нашлись добрые люди: многодетная вдова его
приютила, а молодой журналист Яблоновский написал о нем заметку в газете.
Заметку прочел один уважаемый человек из Житомира, Константин Роше, и пригласил
мальчика Сашу к себе жить.
Жизнь складывалась каким-то прихотливым образом. В доме Константина Роше его научили основам стихосложения, он начал писать стихи. Роше и сам писал стихи - правда, духовные. Саша вроде бы снова поступил в гимназию, но и на этот раз был из нее изгнан. Что послужило причиной, неизвестно. Известно лишь, что после этого он в 1900 году идет на военную службу. Через два года, увольняется в запас и работает на таможне в поселке Новоселицы Бессарабской губернии. Работа эта, видимо, изнурительной не была и давала возможность продолжать литературные опыты.
В 1904 году в житомирской газете "Волынский вестник" появляется его первая публикация "Дневник резонера", подписанная "Сам по себе". Дальше произошло то, что бывало частенько, газета "вдруг" закрылась.
Случилось это, видимо, для того, чтобы Александр Гликберг снова отправился попытать счастья в cтолице. На этот раз Петербург оказался более гостеприимным - правда, не без участия родственника К.Роше, К. Диксона, который издавал журнал "Молот", который, впрочем, тоже был вскоре закрыт по цензурным соображениям.
Александр Гликберг устроился в Службу сборов Варшавской Железной дороги. Казалось бы, зачем эта служба молодому человеку, наделенному весьма явственным литературным талантом?
В 1911 году на высокой волне своей популярности он уходит из "Сатирикона".
Хочу отдохнуть от сатиры...
У лиры моей
Есть тихо дрожащие, легкие звуки.
Усталые руки
На умные струны кладу,
Пою и в такт головою киваю...
Хочу быть незлобным ягненком,
Ребенком,
Которого взрослые люди дразнили и злили,
А жизнь за чьи-то чужие грехи
Лишила третьего блюда.
Пассажиры, кошки и куклы,
В вагон! До свиданья, пишите!
Машите платками, машите!
Машинист, свисти!
Паровоз, пыхти: Чах-тах-тах-тах!
Вот наши билеты –
Чурки да шкурки,
Бумажки от конфет!
Под уклон, под уклон,
Летим как пуля.
Первый вагон –
Не качайся на стуле!
На таком веселом поезде Саша Черный "въехал" в детскую. И тут началась такая кутерьма… Девочки заговорили со своими потерявшимися мишками, трубочисты зачастили в гости, появилось множество портретов детей, совсем не шаржевых, картинки детской жизни - с гномами, утятами, котами, куклами, удочками и всем прочим, что так необходимо детям.
Все это уложилось в рифмы и рассыпалось по страницам книжек. Только вот по иронии судьбы большая часть этих книжек увидела свет уже в эмиграции.
В 1914 году выходит "Детская азбука" Саши Черного. В том же году начинается Первая мировая война. Он уходит на фронт, служит в составе полевого госпиталя, принимает участие в боевых действиях. Его жена, Мария Ивановна, работает в том же госпитале медсестрой.Если бы не это обстоятельство, Саша Черный вряд ли выдержал бы все, что увидел на войне. В 1916 году его переводят в госпиталь Пскова. Здесь он работает переписчиком раненых, пишет за них письма и записывает истории, которые через 15 лет станут книгой "Солдатские сказки".
После февральской революции 1917 года он, как это ни странно, был избран заместителем комиссара Совета солдатских депутатов Северного фронта. Весной он приезжает в революционный Петроград. Побродив по революционному городу, он понимает, что жить здесь больше не сможет.
Саша Черный и Мария Ивановна принимают решение покинуть Россию. В 1918 уезжают в Литву, а в 1920 году - в Берлин.
"Русский Берлин" в ту пору жил бурно. Издавались русскоязычные газеты и журналы, еженедельно собирался клуб писателей из России. Саша сразу издает книгу "Детский остров", переиздает книги стихов "Сатиры", "Сатиры и лирика" и "Жажду".
С 1921 года возглавляет
литературный отдел журнала "Жар-Птица". Куприн предлагал ему работу в
газете "Отечество", но Саша Черный отказался: "… у меня вместо
"отечества" такая черная дыра в душе, что плохой бы я был сотрудник в
журнале под такой эмблемой".
Работы было много, но, если бы слава прекрасной учительницы не пересекла границу вместе с Марией Ивановной, выжить было бы трудно.
Летом они часто ездили "пасти" ее учеников на берег моря в Колпинзее, путешествовали по Швейцарии и Чехии.
В первые годы в Берлине "все верили в скорое падение большевиков, в возрождение России", - вспоминала Мария Ивановна. Было создано нечто вроде петербургского кабаре "Бродячая собака". Художники, поэты и писатели собирались по понедельникам в небольшой пивной. Саша Черный выступал в роли конферансье. Легко себе представить, как весело проходили эти "понедельники". Жаль, продлилось это все недолго.
В Германии начался экономический кризис. Русские издательства закрывались, ученики Марии Ивановны стали разъезжаться. Вдова писателя Леонида Андреева, Анна Ильинична, пригласила Сашу Черного и Марию Ивановну в Рим. Ее дети, Савва, Вера и Валентин, нуждались в воспитателях. Мария Ивановна "взяла на себя неблагодарную миссию встряхнуть нашу девственную мысль и направить ее в русло точных наук",- вспоминала Вера Андреева. Я ж не советский комиссар –
На перевозку не хватило!
Да, Саше Черному пришлось продать свою библиотеку, чтобы "хватило" на билет в Париж.
Во Франции слава Марии Ивановны - учительницы тоже очень им пригодилась. В 1924 году они едут в Гресси, где живет семья ее учениц. Многое, что увидит тем летом Саша, войдет потом в его повесть "Чудесное лето"…
Однажды Саша Черный с женой приехали в местечко Ла Фавьер на побережье Средиземного моря. Там был кусок земли с виноградниками, который владельцы решили продать. Саша Черный влюбился в это место. Захотелось купить хоть клочок земли и обосноваться здесь. Мечта казалась абсолютно несбыточной. Но благодаря изданию "Дневника Фокса Микки" она стала реальностью. )
Дневник Фокса Микки. Как я заблудился. Саша Черный детская проза читать
Карандаш дрожит в моих зубах... Ах, что случилось! В кинематографе это называется "трагедия", а по-моему, еще хуже. Мы вернулись из Парижа на пляж, и я немножко одурел. Носился мимо всех кабинок, прыгал через отдыхающих дам, обнюхивал знакомых детей - душечки! - и радостно лаял. К черту Зоологический сад, да здравствует собачья свобода!
И вот... допрыгался. Повернул к парку, нырнул в какой-то зеленый переулок, попал в чужой огород - растерзал старую туфлю, - оттуда в поле, оттуда на шоссе - и все погибло! Я заблудился... Сел на камень, задрожал и потерял "присутствие духа". До сих пор я не знал, что такое это "присутствие"...
Обнюхал шоссе: чужие подметки, пыль, резина и автомобильное масло... где моя вилла? Домики вдруг стали все одинаковые, дети у калиток, словно мыши, сделались похожи друг на друга. Вылетел к морю - другое море! И небо не то, и берег пустой и шершавый... Старички и дети обдирали со скалы устриц, никто на меня и не взглянул. Ну конечно, идиотские устрицы интереснее бездомного фокса! Песок летит в глаза. Тростник лопочет какой-то вздор. Ему, дураку, хорошо - прирос к месту, не заблудится... Слезы горохом покатились по морде. И ужаснее всего: я голый! Ошейник остался дома, а на ошейнике мой адрес. Любая девчонка (уж я бы устроил!) прочла бы его и отвела меня домой. Ух! Если бы не отлив, я бы, пожалуй, утопился... Примечание: и был бы большой дурак, потому что я все-таки отыскался.
* * *
Перед желтым забором у палисадничка прислонился к телеграфному столбу и опустил голову. Я видел на картинке в такой позе заблудившуюся собачку, и поза эта мне очень понравилась.
Что ж, я не ошибся. В калитке показалось розовое пятно. Вышла девочка (они всегда добрее мальчиков) и присела передо мной на дорожке.
Что с тобой, собачка?
Я всхлипнул и поднял правую лапку. Понятно и без слов.
Заблудилась? Хочешь ко мне? Может быть, тебя еще и найдут... Мама у меня добрая, а с папой справимся.
Что делать? Ночевать в лесу... Разве я дикий верблюд? В животе пусто. Я пошел за девочкой и благодарно лизнул ее в коленку. Если она когда-нибудь заблудится, непременно отведу ее домой...
Мама! - запищала она. - Мамочка! Я привела Фифи, она заблудилась. Можно ее пока оставить у нас?
О! Почему "Фифи"?! Я Микки, Микки! Но я у которого такие прекрасные мысли, не могу ведь и полслова сказать на их человеческом языке.. Пусть. Кто сам себе яму копает, тот в нее и попадает...
Мама надела пенсне (будто и без пенсне не видно, что я заблудился!) и улыбнулась:
Какая хорошенькая! Дай ей, дружок, молока с булкой. У нее очень порядочный вид... А там посмотрим.
"У нее"... У него, а не у нее! Я же ведь мальчик. Но ужасно хотелось есть, надо было покориться.
Ел я не торопясь, будто одолжение им делал. Вы угощаете? Спасибо, я съем. Но, пожалуйста, не подумайте, что я какой-нибудь голодный бродячий пес.
Потом пришел папа. Почему эти папы всюду суют свой нос, не знаю...
Что это за собака? Что у тебя, Лили, за манера тащить всех зверей к нам на виллу? Может быть, она чахоточная... Пойди, пойди прочь отсюда! Ну!
Я? Чахоточная?
Девочка расхныкалась. Я с достоинством сделал шаг к калитке. Но мама строго посмотрела на папу. Он был дрессированный: фукнул, пожал плечами и пошел на веранду читать свою газету. Съел?
А я встал перед мамой на задние лапки, сделал три па и перепрыгнул через скамеечку. Гоп! Вперед, тур вокруг комнаты и назад...
Мамочка, какой он умница!
Еще бы. Если бы я был человеком, давно бы уже профессором был.
* * *
Новый папа делает вид, что меня не замечает. Я его - тоже... Во сне видел Зину и залаял от радости: она кормила меня с ложечки гоголь- моголем и говорила: "Ты мое сокровище... если ты еще раз заблудишься, я никогда не выйду замуж".
Лили проснулась - в окне белел рассвет - и свесила голову с кроватки:
Фифи! Ты чего?
Ничего. Страдаю. Кошке все равно: сегодня Зина, завтра Лили. А я честная, привязчивая собака...
Второй день без Зины. К новой девочке пришел в гости толстый мальчик- кузен. У собак, слава Богу, кузенов нет... Садился на меня верхом, чуть не раздавил. Потом запряг меня в автомобиль - а я уперся! Собаку? В автомобиль?! Тыкал моими лапами в пианино. Я все снес и из вежливости даже не укусил его...
Лилина мама меня оценила, и когда девочка опрокинула тарелку с супом, показала на меня:
Бери пример с Фифи! Видишь, как она осторожно ест...
Опять Фифи! Когда что-нибудь не нравится, говорят: "фи!" Фи-фи, значит, когда совсем не нравится? Придумают же такое цыплячье имя... Я нашел под шкапом кубики с буквами и сложил: "Микки". Потянул девочку за юбку: читай! Кажется, ясно. А она ничего не поняла и кричит:
Мама! Фифи умеет показывать фокусы!
Хорошо. Дай ему шоколаду.
Ах, когда же, когда же меня найдут? Побежал даже в мэрию. Быть может, Зина заявила туда что я потерялся. Ничего подобного. На пороге лежала лохматая дворняжка и зарычала:
Р-рав! Ты куда, бродяга, суешься?
Я?! Бродяга?! Мужик ты несчастный!..
Счастье твое, что я так воспитан, что с дворнягами в драку не лезу...
* * *
"Гора с плеч свалилась"... Куда она свалилась, не знаю, но, словом... я нашелся!
Лили вышла со мной на пляж. И вдруг вдали - лиловое с белым платьице, полосатый мяч и светлые кудряшки. Зина!!
Как мы целовались, как мы визжали, как мы плакали!
Лили тихонько подошла и спросила:
Это ваша Фифи?
Да! Только это не Фифи, а Микки...
Ах, Микки! Извините, я не знала. Позвольте вам ее передать. Она заблудилась, и я ее приютила.
А у самой в глазах "трагедия".
Но Зина ее утешила. Поблагодарила "очень-очень-очень" и обещала приходить со мной в гости. Они подружатся, уж я это по глазам заметил.
Я, разумеется, послужил перед Лили и передние лапки накрест сложил: Мерси! Очень-очень-очень...
И пошел, сконфуженный, за Зиной, ни на шаг не отходя от ее милых смуглых ножек.
В доме никого нет. Во все щели дует собачий ветер (почему собачий?). Вообще, ветер дурак: дует в голом парке, а там и сорвать нечего. На дворе еще кое-как с ним справляюсь: стану спиной к ветру, голову вниз, ноги расставлю – и «наплевать», как говорит садовник. А в комнате никуда от этого бандита не спрячешься. Врывается из-под двери, сквозь оконные щелочки, сквозь каминную дыру, и так пищит, и так скулит, и так подвывает, точно его мама была собакой. Ни морды, ни глотки, ни живота, ни зада у него нет. Чем он дует – понять не могу…
Забираюсь под диванную подушку, закрываю глаза и стараюсь не слушать.
Отдал бы полную чашку с овсянкой (ужасная гадость!), если бы мне кто-нибудь объяснил, зачем осень, зачем зима? В аллее такая непроходимая грязь, какую я видал только под носорогом в зоологическом саду. Мокро. Голые ветки хлопают друг о друга и чихают. Ворона, облезшее чучело, дразнится: кра! – почему тебя не взяли в город?
Потому что сам не захотел! А теперь жалко, но держусь молодцом. Вчера только поплакал у камина, очень уж гадко в темноте и сырости. Свечку нашел, а зажечь не умею. У-у-у!
Скребутся мыши. Хотя фоксам это не полагается, но я очень люблю мышей. Чем они виноваты, что они такие маленькие и всегда хотят есть?
Вчера один мышонок вылез и стал катать по полу прошлогодний орех. Я ведь тоже люблю катать все круглое. Очень хотел поиграть с ним, но удержался: лежи, дурак, смирно! Ты ведь большой, как слон, – напугаешь малыша, и он больше не придет. Разве я не умница?
Сегодня другой до того осмелел, что взобрался на диван и понюхал мою лапу. Я прикусил язык и вздрогнул. Тяф! Как я его люблю!
Вот только как их отличать одного от другого?..
Если кошка посмеет их тронуть, я ее загоню на самую высокую елку и целый день сторожить буду… Гав! Дрянь! Ненавижу!..
Почему елки всю зиму зеленые? Думаю, потому, что у них иголочки. Ветру листья оборвать не штука, а иголочки – попробуй! Они тоненькие – ветер сквозь них и проходит, как сквозь решето…
К садовнику не хожу. Он сердится: почему у меня лапы всегда в грязи? В сабо мне ходить, что ли?
Ах, ах… Одна только радость – разыскал в шкафу позабытую сигарную коробку с карандашами, стянул в буфетной приходо-расходную книжку, и вот опять веду свой дневник.
Если бы я был человеком, непременно издавал бы журнал для собак!
До чего я исхудал, если бы вы знали. Зинина тетя была бы очень довольна, если бы была теперь похожа на меня. Она ведь все похудеть хочет. А сама целый день все лопает и затягивается.
Проклятый садовник и консьерж сговорились – съедают всю провизию сами, а мне готовят только эту ужасную овсянку. Дворовому псу дают большие кости и суп с черствым хлебом. Он со мной делится, но где ж мне разгрызть такую кость, когда она тверже утюга? А суп… Таким супом в бистро тарелки моют!
Даже молока жалеют, жадины! Молоко ведь дает корова, а не они. Уж я бы ее сам подоил: мы с ней дружны, и она мне всегда в глаза дышит когда я прибегаю в сарай. Но как я ее буду доить моими несчастными лапами?..
Придумал штуку. Стыдно очень, но что ж делать – есть надо. Когда дождь утихнет, бегаю иногда в соседнее местечко к знакомому бистровщику. У него по вечерам под граммофон танцы. Пляшут фокстрот. Должно быть, собачий танец.
Я на задние лапки встану, живот подтяну, верчусь и головой киваю.
Все пары и танцевать бросят… В кружок соберутся и хохочут так, что граммофона не слышно.
И уж такую порцию мяса мне закажут, что я еле домой добираюсь. Да еще телячью косточку в зубах принесу на завтрак…
Вот до чего ради голода унижаться приходится!
Жаль только, что нет другой маленькой собачки. Мы бы с ней танцевали вдвоем и всегда были сыты.
Надо записать все свои огорчения, а то потом забуду.
Петух ни с того ни с сего клюнул меня в нос. Я только подошел поздороваться… Зачем же драться, нахал горластый?! Плакал, плакал, сунул нос в корытце с дождевой водой и до вечера не мог успокоиться…
Зина меня забыла!
В мою чашку с овсянкой забрался черный таракан, задохся и утонул. Какая мерзость! Птицы, кроме петухов, туда-сюда; кошки – гадость, но все-таки звери. Но кому нужны черные тараканы?!
На шоссе чуть не попал под автомобиль. Почему он не гудел на повороте?! Почему обрызгал меня грязью?! Кто меня отмоет? Ненавижу автомобили! И не по-ни-ма-ю…
Зина меня забыла!
Спугнул в огороде дикого кролика и налетел на колючую проволоку. Уй-ю-юй, как больно! Зина говорила, что, если порежешься ржавым железом, надо сейчас же смазаться йодом. Где я возьму йод? И йод ведь щиплет – я знаю…
Мыши проели в моем дневнике дырку. Никогда больше не буду любить мышей!
Зина меня забыла…
Сегодня нашел в бильярдной кусочек старого шоколада и съел. Это, правда, не огорчение, а радость. Но радостей так мало, что не могу же я для них отдельную страницу отводить.
Одинокий, несчастный, холодный
и голодный фокс Микки
