В последние десятилетия учебно-исследовательская деятельность стала одним из приоритетных направлений образовательного процесса. Интересно проследить, как реализуются главные принципы, определяющие работу юного исследователя и его руководителя. Предлагаем опыт рефлексивного анализа исследования по литературе, выполненного девятиклассницей Настей И. на тему Диалог культур в повести В. Пелевина «Затворник и Шестипалый». Комментарии руководителя, сопровождающие фрагменты этой работы, позволяют соотнести конечный результат и живой процесс погружения подростка в филологическую науку. Начинать следует с того, что строители называют «нулевой цикл». В данном случае это ясное осознание взрослым руководителем различий между учебным исследованием и учебным проектом. Участник проекта создает некий продукт — то, чего еще нет. Исследователь познает то, что существует, предлагая свою концепцию, свое понимание существующей реальности. Оглядываясь на пройденный Настей путь, можно наметить ориентиры, без которых невозможна научная деятельность вообще, и еще раз уточнить моменты, значимые для учебного исследования. Наметить — уточнить — и двигаться дальше, штурмуя новые творческие вершины!

Диалог культур в повести В. Пелевина «Затворник и Шестипалый» Исследовательская работа (фрагменты) по литературе ученицы 9 класса ГБОУ СОШ № 1108 г. Москвы Анастасии И.

Комментарии учителя:

Этап мотивации. Самое начало. Нет еще ни работы, ни темы. Есть желание Насти поговорить о книге, которую она прочитала летом и которая удивила. Мотивация — важнейший компонент научной деятельности. А личный интерес — очень сильный мотив! Выясняется, что учителю тоже нравятся произведения раннего Пелевина. Важно, что руководитель выступает не только как наставник, но и как со-беседник, со-участник. Совет: не бойтесь обращаться к творчеству современных авторов! Именно они, как правило, входят в круг читательских интересов подростка и еще не обросли броней авторитетных трактовок, а значит, юный исследователь будет свободен в своих оценках и суждениях.

Этап накопления первичной информации (просмотровое и ознакомительное чтение). Видя Настин интерес к повести, учитель советует больше узнать об авторе. Начинается сбор материала. Писатель оказывается знаковой фигурой — мотивация усиливается! Происходит встреча с новым понятием «постмодернизм», которому пришлось посвятить отдельную консультацию. (Работа в индивидуальном режиме — залог успеха!) Настя столкнулась с упоминанием о разных источниках, на которые опирается Пелевин. Заинтересовалась. Намечается направление исследования.

Введение

В. Пелевин — яркий современный писатель, представитель русского постмодернизма. Его книги переведены на все мировые языки, включая японский и китайский. По данным French Magazin Пелевин включен в число 1000 самых значимых деятелей современной культуры. В 2009 году этот автор был признан самым влиятельным интеллектуалом России согласно опросу OpenSpace.ru. Писатель ведет разговор со своими читателями на нескольких уровнях, обращаясь как к массовой аудитории, так и к знатокам литературы. При этом критики не дают однозначной оценки творчеству Пелевина.

Этап выявления проблемы. Настей собрано множество разрозненных наблюдений и замечаний по поводу повести Пелевина, хотя этот обширный материал пока напоминает бесформенную глыбу. На базе прочитанного у девочки родились какие-то собственные соображения. Ясно, что хаотичные факты следует каким-то образом организовать. Так возникает проблема выявления системных связей внутри пелевинского текста. Это важнейший момент, т. к. без проблемы нет исследования! Задача руководителя — научить юного исследователя задавать самому себе вопросы «почему?», «зачем?» — развить критическое мышление. Проблема учебного исследования должна быть достаточно узкой. В данном случае важна не масштабность, а детальность проработки. Учитель подводит Настю к мысли, что система (какой бы она ни была!) не может сложиться случайно. Так, с помощью взрослого девочка формулирует определенную гипотезу.

Работа посвящена повести Пелевина «Затворник и Шестипалый». Большинство читателей обращают внимание на необычный поворот сюжета произведения, на тему духовного освобождения, редко учитывая, что Пелевин — представитель постмодернизма. В этом случае особенно важны параллели с другими произведениями, явлениями культуры, присутствующими в конечном тексте. Цель данного исследования — выявление системных связей между различными элементами чужих текстов, реминисценциями и аллюзиями, присутствующими в повести Пелевина «Затворник и Шестипалый», с конкретизацией и детализацией уже выявленных параллелей. Для достижения этой цели решались следующие задачи: исследование жанровых особенностей произведения и анализ структуры его образов. Использовались сравнительный и аналитический методы. В качестве материала для сравнения привлекались произведения фольклора, русской и зарубежной литературы, религиозные тексты. Работа в этом направлении позволила проверить следующую гипотезу: совмещение различных культурных пластов — это способ выражения авторской позиции и авторского взгляда на мир.

Этап накопления основной информации, обработки и интерпретации данных (изучающее чтение)

Жанровые особенности повести

Прежде всего прослеживается связь со сказкой. Здесь, как в волшебной сказке, есть странствия героя, счастливая развязка. Читатель видит преображение «низкого» героя в «доброго молодца».

Ученику необходимо показать, что язык науки — это язык терминов, и помочь грамотно их использовать. Научные сведения требуют определенного речевого оформления, поэтому уже на стадии черновых набросков важно было помочь Насте отредактировать текст в нужном ключе. Следует научить правильно оформлять сноски и ссылки (в печатаемом варианте отсутствуют).

Сказочные мотивы организованы по принципу, который можно назвать принци пом бинарности (от лат. binarius — двойной). Выстраивается пара: сказка фольклор ная — сказка литературная. Причем сначала читатель улавливает связь с литературной сказкой. История, случившаяся с Шестипалым, напоминает то, что произошло с гадким утенком Андерсена. Шестипалого сородичи изгоняют за то, что он не похож на них. Он «гадкий цыпленок». Мы догадываемся, что дело не только в шестипалости. Герой другой внутренне, он думает, размышляет о сути мироздания. У Андерсена действие начинается на птичьем дворе, у Пелевина место действия — бройлерный комбинат. Герои и там, и тут птицы. И утенок, и шестипалый бродят в поисках счастья, исследуют мир, находят наставников. Только у Андерсена кот, курица, дикие гуси — это учителя ложные, а Затворник несет истину. Схож и финал. Персонажи возвышаются над уни зившим их социумом. Утенок станет прекрасным лебедем. Шестипалый же пройдет две ступени. Сначала псевдо преображение, когда его примут за посланника Богов, а затем подлинное, связанное с полетом и освобождением из заточения.

На параллель с Андерсеном указывали другие исследователи. Задача Насти состояла в максимальной детализации. Выявление параллели со сказкой фольклорной — Настин вклад в изучение повести. Руководитель помогает увидеть те узловые точки, где возможен выход в другой текст (образ Одноглазки), а разработку материала ведет юный исследователь.

С развитием сюжета в повести появляются мотивы, сближающие ее со сказкой фольклорной. Как и в народных сказках, возникает мотив двух миров. Герой совершает путешествие в царство мертвых, затем возвращаясь в «свой» мир. У Пелевина царство мертвых дано как подвал, куда уходит крыса Одноглазка. Одноглазка в славянской мифологии связана с долей, судьбой. И здесь крыса предлагает цыплятам изменить свою участь, отправившись вместе с ней. Однако царством мертвых можно считать еще и Цех номер один. Здесь царит смерть. Здесь нет настоящего света, солнца. Чтобы вырваться из царства мертвых, сказочный герой должен пройти испытания, завершаю щиеся сражением со змеем, Кощеем или чудищем. В повести битва идет с людьми, предстающими в образе жестоких существ. Они названы Богами, и это подчеркивает, что перед нами сверхъестественные объекты. Такие, как Чудо-юдо для Ивана-царевича.

Новый литературный материал для девятиклассницы рекомендовала руководитель. Настя освоила его. Затем получила консультацию по теме «Антиутопия». Настин читательский багаж серьезно обогатился!

В повести возникает еще одна бинарная жанровая связка: сказка — антиутопия. Антиутопия «спорит» с утопией, которая рассказывает об идеальном обществе, восхища ясь его разумным устройством. Антиутопия показывает, как ужасно такое «идеальное» (прекрасное) устройство социума. У Пелевина параллель с антиутопией возникает в эпизодах, где речь идет о цыплячьем сообществе. Вспоминается роман Замятина «Мы». У кур есть Двадцать Ближайших, в государстве Замятина — Хранители. И там, и тут искусство — это несколько рифмованных творений, которые и стихами не назовешь. В птичьем социуме готовятся к «решительному этапу», у людей запуск «Интеграла» — это прорыв, «великий, исторический час». В Цехе номер один у кормушки «огромная гал дящая толпа»; «мы», а не «я». Здесь все счастливы: и те, кто у кормушки, и те, кто «всю жизнь ждет, потому что им есть, на что надеяться в жизни». «Это ведь и есть гармония и единство». Члены Единого государства в романе Замятина тоже говорят о всеобщем обя зательном счастье и единстве. И Замятин, и Пелевин понимают, что ценности, провозгла шенные подобным социумом, ложные. С этим связана авторская ирония. Присутствует у Пелевина и намек на повесть Оруэлла «Скотный двор». Сообщество свиней и куриный социум объединяют отсутствие духовности, ограниченность запросов.

В силу ограниченного читательского опыта девятиклассник нуждается в координации со стороны руководителя, который предложит развить линию сказки и даст рекомендации прочитать определенную научную литературу. Не стоит требовать от школьника, чтобы он сам находил все научные тексты для своей работы. Это просто нереально! Взрослый может указать тот источник, который содержит необходимую информацию и будет по силам подростку. Самостоятельное аналитическое чтение и интеллектуальная обработка предложенного текста — уже очень серьезная работа.

Сказка вступает в повести Пелевина во взаимодействие с притчей. Для притчи характерна назидательность, которой сказка изначально лишена. Корни сказки в мифе. Цель же мифа — не назидание, а объяснение. Поучительность в сказке начинают видеть гораздо позже под влиянием притч. Притча же с самого своего возникновения — жанр поучающий. Только мораль здесь не явная, как в басне, а скрытая. Читатель делает выво ды сам, но воспитательная цель есть у притчи обязательно. Есть она и в повести Пеле вина, который, по словам И. Дитковской, «пытается привести своего читателя к мысли о том, что из жизненного тупика <…> есть выход», что мы ответственны за свою судьбу, что свобода — высшая ценность. Множественность смыслов — особенность символа. Жан ровая разновидность, близкая притче и опирающаяся на символ, — парабола, которую иногда называют символической притчей. Так возникает еще одна жанровая связка: сказка — парабола.

Итак, мы видим, что на жанровом уровне соотносятся два основных культурных пласта: фольклор и авторская литература. Это соотношение дается в разных вариантах, но в каждом варианте присутствуют два элемента.

Подтекст в образной системе повести Бинарная структура отличает также ассоциации, которые вызывают в сознании читателя образы повести.

В фольклоре образ яйца, курицы занимает особое место. Ассоциации, связанные с ним, имеют двойственный характер. Вещий Кур, противостоящий ночной нечистой силе, величественная птица, которая «не часы, а время знает». Но многочисленны ироничные пословицы («Курица не птица, а рак не рыба»). Шестипалость одного из героев также рождает неоднозначные ассоциации. Шесть — число союза и равновесия. В христианстве — знак совершенства (шесть дней творения), в индуистской мифоло гии — священное число гармоничного пространства, в Китае — численное выражение вселенной. Однако в средние века шестипалость считалась дурным знаком, а число 666 — дьявольским. Позитивный и негативный смысл ассоциаций внутри одного об раза объясним. Для социума Шестипалый — порождение зла, для автора — идеал.

Руководитель ориентирует Настю на выстраивание логической цепочки «символика числа — Восток — буддизм» и предлагает источник для анализа.

Пелевин ориентирует читателей на две культурные традиции, создавая переклич ку Восток — Запад. Особенно явно эта связка чувствуется в образе Затворника. Восточ ные мотивы здесь связаны с философией буддизма. Ши Хуэйюань, основатель первой китайской школы в буддизме, утверждал: «Поиск сути — не в следовании за превращениями». И Затворник уходит из социума, идущего по пути превращений. Монах воздействует на других. Затворник, который про водит дни «в созерцании», становится Учителем, приобщившим Шестипалого к мудрости жизни. Они вместе в финале пришли к истине. Просветление — итог исканий в буддизме.

Однако образ Затворника связан и с западной традицией, которая по бинарному принципу распадается на религиозную и светскую. Опираясь на христианские мотивы, Пелевин рисует героя как проповедника, миссию, который приходит к жертвенности, решая принять смерть вместе подчинившимся его воле куриным народом. Линия западной литературы намечена в образе Затворника в самом начале повести. Герой на поминает романтического бунтаря, порвавшего связь с «низким» миром и бросающего ему вызов. Затворника сближают с байроническим героем презрение к окружающим, высокомерие.

Насте удалось опереться на актуальные для девятиклассницы сведения из школьного курса. Далее руководитель рекомендовал найти книги, героями которых стали птицы. Настя не только вышла на нужные тексты, но и прочла их.

Образ свободно парящих птиц в финале вызывает аллюзии из европейской и русской литературы. Счастье свободного полета обретает чайка по имени Джонатан Левингстон из книги Р. Баха. Без свободного полета, который связан с вызовом судьбе, обстоятельствам, не мыслят себя Буревестник и Сокол Горького.

Большое место в повести отводится образу Цеха номер один. В его изображении есть реминисценции из двух культурных сфер: восточной и западной. Согласно буддизму жизнь — это бесконечное колесо превращений. Это та модель, по которой организована куриная жизнь на бройлерном комбинате. Восточная культура уделяет внимание взаимоотношениям с властью. Китайский принц Хуань Сюань (V век) подчеркивал, что император «пользуется законами, чтобы держать всех в состоянии равенства». О единстве и равенстве в курином социуме рассуждают Двадцать Ближайших. А в эпизодах, посвященных проповедям Затворника, слышны евангельские мотивы.

Важно на практике показать, как работает сознание исследователя: смутная ассоциация, связанная со словом «стена», перерастает в аргумент. Образ Стены мира также указывает на аллюзии из двух областей культуры: области мифологии и литературы. В мифах есть граница, отделяющая «свой» мир от «чужого». В своем царит свет, тепло. «Чужой» — опасен и мрачен. Но мифологический герой легко преодолевает границу, которая чаще всего представляет водную преграду или густой лес. Как и в мифологической модели, у Пелевина «свой» мир безопасен: есть кормушка, есть «солнце»-лампа. Но Затворник и Шестипалый мечтают покинуть его, хотя сделать это непросто. Стена-граница воспринимается уже не как защита, а как оковы. Возникают аллюзии, связанные с рассказом Леонида Андреева «Стена», где несчастные люди пытаются преодолеть Стену, отделяющую их от счастья. Даже способ преодоления преграды в этих произведениях схож. Но рассказ Андреева трагичен: все попытки бесплодны, надежды нет. Повесть Пелевина дарит надежду, полна оптимизма.

Ассоциации, рожденные другими образами, также строятся по бинарному принципу. Солнце — истина (христианская культура) и источник жизни (мифология). «Ишь крылья- то. Как у орла!» — удивляются люди при виде Затворника и Шестипалого. Орел — сим вол вознесения Христа (не случайно у Пелевина окно пересечено узким крестом) и знак

романтической свободы.

Этап классификации и систематизации данных. Ученик должен понимать, что в научном исследовании не может быть слов «просто» и «для красоты». И понятие «диалог», данное в теме, должно наполниться конкретным содержанием.

Диалогичность подтекста

Переклички с чужими текстами, культурными традициями выстраиваются в по вести Пелевина по парному принципу. Это дает возможность соотнести каждую пару с репликами в диалоге. Н.Д. Арутюнова выделяет несколько типов диалога. Модель 5 — диалог свободного общения. Диалогический текст должен быть связным. Это достига ется согласованием реплик. Вторые реплики могут выражать согласие, возражение, до пущение, уступку, отрицание. Именно такой диалог выстраивается из реминисценций и аллюзий, присутствующих в повести Пелевина.

Предлагаем следующую расшифровку. 1. Сказка Андерсена — сказка фольклорная. Вы ражение уступки. Верно, что история цыплят похожа на историю гадкого утенка. Но это еще не вся правда. Бой, выход из «царства мертвых» придают образам величие и красоту. Без фольклорного мотива параллель курица — лебедь воспринималась бы как ироническая. 2. Сказка — антиутопия. Выражение отрицания. Сказка утверждает: «Мир “чужой” опасен, а мир “свой”, теплый и светлый, хорош». «Нет, идеальность может быть обманчива», — воз ражает антиутопия. 3. Сказка — притча. Семантика согласия. 4. Культура буддизма — культура христианства. Семантика согласия. 5. Повесть Р. Баха и произведения Горького. Семантика согласия. 6. Мифологическая культура — рассказ Л. Андреева «Стена». Семантика возражения. 7. Традиция религиозная — традиция литературная (байронический герой). От спора к согласию.

Этап создания собственного письменного высказывания по теме исследования. Следует стремиться к четкой формулировке вывода.

Заключение

Соединение различных культурных пластов — средство выражения авторской позиции. В сознании современного человека нарушена целостность мировосприятия. Однако диалогический принцип организации материала вселяет веру в возможность преодоления дисгармонии. Это согласуется с оптимистичным финалом повести.

Этап рефлексии. И не забыть, что исследование обязательно должно завершиться этапом рефлексии. Как у юного исследователя, так и у его руководителя. Надеемся, что этот опыт педагогической рефлексии станет для кого-то подспорьем в работе.

Бычкова Галина Клавдиевна

учитель русского языка и литературы ГБОУ СОШ № 1108, г. Москва

Бройлерный цыпленок по имени Затворник смог выбраться из своей клетки-инкубатора и посетить несколько других клеток (социумов). В каждой клетки росло сообщество цыплят, имеющих свое представление об устройстве мира и социальную иерархию.

Затворник, обладая незаурядными умственными способностями, понял, что их вселенная представляет собой некий комбинат (Бройлерный комбинат имени Луначарского), управляемый богами (людьми). Остальные цыплята, живущие в рамках своего социума, не понимали, своего предназначения и происхождения (но строили различные гипотезы). Затворник же понял, что они выращиваются ради пищи для богов.

Однажды, Затворник познакомился с цыпленком, который родился с шестью пальцами и был изгнан за это из своего социума. Затворник сделал Шестипалого своим учеником.

Вместе они путешествовали от мира к миру (из клетки в клетку), накапливая и обобщая знания и опыт (всего миров было 70). Высшей целью Затворника было осмысление некоего загадочного явления под названием "полёт". Затворник верит: освоив "полёт", он сможет вырваться за пределы вселенной комбината. Будучи не в силах постичь "полет", но зная, что он как-то связан с крыльями, Затворник стал тренировать свои крылья с помощью гаек (заставляя Шестипалого делать тоже самое).

...– А ты уверен, что так можно научиться летать?

– Нет. Не уверен. Наоборот, я подозреваю, что это бесполезное занятие.

– А зачем тогда оно нужно? Если ты сам знаешь, что это бесполезно?

– Как тебе сказать. Потому что, кроме этого, я знаю еще много других вещей, и одна из них вот какая – если ты оказался в темноте и видишь хотя бы самый слабый луч света, ты должен идти к нему, вместо того чтобы рассуждать, имеет смысл это делать или нет. Может, это действительно не имеет смысла. Но просто сидеть в темноте не имеет смысла в любом случае. Понимаешь, в чем разница?...

В один прекрасный момент, Затворника и Шестипалого поймали "боги", наклеили на ногу Шестипалому ленту и посадили в клетку, в которой цыплята были уже почти готовы к забою. Местное сообщество восприняло друзей, как посланников богов. Затворник, понимая, что они скоро погибнут, стал пропагандировать отказ от пищи (слишком худых цыплят отправляли снова на откорм). Кстати, в конце повести выяснилось, что это действительно продлило им жизнь.

...Ну и дрянь, – сокрушенно заметило первое лицо. – Чего с ними делать, непонятно. Они же полудохлые все. Ну что, будем забивать?

– Нет, не будем. Давай включай конвейер, подгоняй другой контейнер, а здесь – чтобы завтра кормушку починил. Как они не передохли только...

Затворник устал от трудности постижения мира и, подобно , собрался сделать последнюю попытку (забраться на купол кормушки) и, в случае неудачи, покончить жизнь самоубийством, отправившись с другими цыплятами на забой.

Но, в этот момент, его и Шестипалого схватил люди (Шестипалому собирались отрубить лапки и забрать их в качестве сувенира). И тут случилось чудо. Натренированные крылья цыплят помогли им вырваться их рук людей и вылететь из клетки. Только сейчас Затворник понял, что такое полет.

...Слушай, – закричал он, – да ведь это и есть полет! Мы летали!

Затворник кивнул головой.

– Я уже понял, – сказал он. – Истина настолько проста, что за нее даже обидно...

Друзья смогли выбраться из комбината через разбитое окно и полететь в большой мир.

Отрывок из повести

– После смерти нас, как правило, ввергают в ад. Я насчитал не меньше пятидесяти разновидностей того, что там происходит. Иногда мертвых рассекают на части и жарят на огромных сковородах. Иногда запекают целиком в железных комнатах со стеклянной дверью, где пылает синее пламя или излучают жар добела раскаленные металлические столбы. Иногда нас варят в гигантских разноцветных кастрюлях. А иногда, наоборот, замораживают в кусок льда. В общем, мало утешительного.

– А кто это делает, а?

– Как кто? Боги.

– Зачем им это?

– Видишь ли, мы являемся их пищей.

Шестипалый вздрогнул, а потом внимательно поглядел на свои дрожащие коленки.

– Больше всего они любят именно ноги, – заметил Затворник. – Ну и руки тоже. Именно о руках я с тобой и собираюсь поговорить. Подними их.

Шестипалый вытянул перед собой руки – тонкие, бессильные, они выглядели довольно жалко.

– Когда-то они служили нам для полета, – сказал Затворник, – но потом все изменилось.

– А что такое полет?

– Точно этого не знает никто. Единственное, что известно, – это то, что надо иметь сильные руки. Гораздо сильнее, чем у тебя или даже у меня. Поэтому я хочу научить тебя одному упражнению. Возьми две гайки.

Шестипалый с трудом подтащил два тяжеленных предмета к ногам Затворника.

– Вот так. Теперь просунь концы рук в отверстия.

Шестипалый сделал и это.

– А теперь поднимай и опускай руки вверх-вниз… Вот так.

Через минуту Шестипалый устал до такой степени, что не мог сделать больше ни одного маха, как ни старался.

– Все, – сказал он, опустил руки, и гайки повалились на пол.

– Теперь посмотри, как делаю я, – сказал Затворник и надел на каждую руку по пять гаек. Несколько минут он продержал руки разведенными в стороны и, казалось, совершенно не устал. – Ну как?

— Отвали.

— Я же сказал, отвали. Не мешай смотреть.

— А на что это ты смотришь?

— Вот идиот, Господи… Ну, на солнце.

Шестипалый поднял взгляд от черной поверхности почвы, усыпанной едой, опилками и измельченным торфом, и щурясь уставился вверх.

— Да… Живем, живем — а зачем? Тайна веков. И разве постиг ктонибудь тонкую нитевидную сущность светил?

Незнакомец повернул голову и посмотрел на него с брезгливым любопытством.

— Шестипалый, — немедленно представился Шестипалый.

— Я Затворник, — ответил незнакомец. — Это у вас так в социуме говорят? Про тонкую нитевидную сущность?

— Уже не у нас, — ответил Шестипалый и вдруг присвистнул. — Вот это да!

— Чего? — подозрительно спросил Затворник.

— Вон, гляди! Новое появилось!

— Ну и что?

— В центре мира так никогда не бывает. Чтобы сразу три светила.

Затворник снисходительно хмыкнул.

— А я в свое время сразу одиннадцать видел. Одно в зените и по пять на каждом эпицикле. Правда, это не здесь было.

— А где? — спросил Шестипалый.

Затворник промолчал. Отвернувшись, он отошел в сторону, ногой отколупнул от земли кусок еды и стал есть. Дул слабый теплый ветер, два солнца отражались в серо-зеленых плоскостях далекого горизонта, и в этой картине было столько покоя и печали, что задумавшийся Затворник, снова заметив перед собой Шестипалого, даже вздрогнул.

— Снова ты. Ну, чего тебе надо?

— Так. Поговорить хочется.

— Да ведь ты не умен, я полагаю, — ответил Затворник. — Шел бы лучше в социум. А то вон куда забрел. Правда, ступай…

Он махнул рукой в направлении узкой грязно-желтой полоски, которая чуть извивалась и подрагивала, — даже не верилось, что так отсюда выглядит огромная галдящая толпа.

— Я бы пошел, — сказал Шестипалый, — только они меня прогнали.

— Да? Это почему? Политика?

Шестипалый кивнул и почесал одной ногой другую. Затворник взглянул на его ноги и покачал головой.

— Настоящие?

— А то какие же. Они мне так и сказали — у нас, можно сказать, самый решительный этап приближается, а у тебя на ногах по шесть пальцев… Нашел, говорят, время…

— Какой еще «решительный этап»?

— Не знаю. Лица у всех перекошенные, особенно у Двадцати Ближайших, а больше ничего не поймешь. Бегают, орут.

— А, — сказал Затворник, — понятно. — Он, наверно, с каждым часом все отчетливей и отчетливей? А контуры все зримей?

— Точно, — удивился Шестипалый. — А откуда ты знаешь?

— Да я их уже штук пять видел, этих решительных этапов. Только называются по-разному.

— Да ну, — сказал Шестипалый. — Он же впервые происходит.

— Еще бы. Даже интересно было бы посмотреть, как он будет во второй раз происходить. Но мы немного о разном.

Затворник тихо засмеялся, сделал несколько шагов по направлению к далекому социуму, повернулся к нему задом и стал с силой шаркать ногами так, что за его спиной вскоре повисло целое облако, состоящее из остатков еды, опилок и пыли. При этом он оглядывался, махал руками и что-то бормотал.

— Чего это ты? — с некоторым испугом спросил Шестипалый, когда Затворник, тяжело дыша, вернулся.

— Это жест, — ответил Затворник. — Такая форма искусства. Читаешь стихотворение и производишь соответствующее ему действие.

— А какое ты сейчас прочел стихотворение?

— Такое, — сказал Затворник.

Иногда я грущу,

глядя на тех, кого я покинул.

Иногда я смеюсь,

и тогда между нами

вздымается желтый туман.

— Какое ж это стихотворение, — сказал Шестипалый. — Я, слава Богу, все стихи знаю. Ну, то есть не наизусть, конечно, но все двадцать пять слышал. Такого нет, точно.

Затворник поглядел на него с недоумением, а потом, видно, понял.

— А ты хоть одно помнишь? — спросил он. — Прочти-ка.

— Сейчас. Близнецы… Близнецы… Ну, короче, мы там говорим одно, а подразумеваем другое. А потом опять говорим одно, а подразумеваем другое, но как бы наоборот. Получается очень красиво. В конце концов поднимаем глаза на стену, а там…

— Хватит, — сказал Затворник.

Наступило молчание.

— Слушай, а тебя тоже прогнали? — нарушил его Шестипалый.

— Нет. Это я их всех прогнал.

— Так разве бывает?

— По-всякому бывает, — сказал Затворник, поглядел на один из небесных объектов и добавил тоном перехода от болтовни к серьезному разговору: — Скоро темно станет.

— Да брось ты, — сказал Шестипалый, — никто не знает, когда темно станет.

— А я вот знаю. Хочешь спать спокойно — делай как я. — И Затворник принялся сгребать кучи разного валяющегося под ногами хлама, опилок и кусков торфа. Постепенно у него получилась огораживающая небольшое пустое пространство стена, довольно высокая, в его рост. Затворник отошел от законченного сооружения, с любовью поглядел на него и сказал: — Вот. Я это называю убежищем души.

— Почему? — спросил Шестипалый.

— Так. Красиво звучит. Ты себе-то будешь строить?

Шестипалый начал ковыряться. У него ничего не выходило — стена обваливалась. По правде говоря, он и не особо старался, потому что ничуть не поверил Затворнику насчет наступления тьмы, — и когда небесные огни дрогнули и стали медленно гаснуть, а со стороны социума донесся похожий на шум ветра в соломе всенародный вздох ужаса, в его сердце возникло одновременно два сильных чувства: обычный страх перед неожиданно надвинувшейся тьмой и незнакомое прежде преклонение перед кем-то знающим о мире больше, чем он.

— Так и быть, — сказал Затворник, — прыгай внутрь. Я еще построю.

— Я не умею прыгать, — тихо ответил Шестипалый.

— Тогда привет, — сказал Затворник и вдруг, изо всех сил оттолкнувшись от земли, взмыл вверх и исчез за стеной, после чего все сооружение обрушилось на него, покрыв его равномерным слоем опилок и торфа. Образовавшийся холмик некоторое время подрагивал, потом в его стене возникло маленькое отверстие — Шестипалый еще успел увидеть в нем блестящий глаз Затворника, — и наступила окончательная тьма.

Разумеется, Шестипалый, сколько себя помнил, знал все необходимое про ночь. «Это естественный процесс», — говорили одни. «Делом надо заниматься», — считали другие, и таких было большинство. Вообще, оттенков мнений было много, но происходило со всеми одно и то же: когда без всяких видимых причин свет гас, после короткой и безнадежной борьбы с судорогами страха все впадали в оцепенение, а придя в себя (когда светила опять загорались), помнили очень мало. То же самое происходило и с Шестипалым, пока он жил в социуме, а сейчас — потому, наверное, что страх перед наступившей тьмой наложился на равный ему по силе страх перед одиночеством и, следовательно, удвоился, — он не впал в обычную спасительную кому. Вот уже стих далекий народный стон, а он все сидел съежась возле холмика и тихо плакал. Видно вокруг ничего не было, и, когда в темноте раздался голос Затворника, Шестипалый от испуга нагадил прямо под себя.

— Слушай, кончай долбить, — сказал Затворник, — спать мешаешь.

— Я не могу, — тихо отозвался Шестипалый. — Это сердце. Ты б со мной поговорил, а?

— О чем? — спросил Затворник.

— О чем хочешь, только подольше.

— Давай о природе страха?

— Ой, не надо! — запищал Шестипалый.

— Тихо ты! — прошипел Затворник. — Сейчас сюда все крысы сбегутся.

— Какие крысы? Что это? — холодея спросил Шестипалый.

— Это существа ночи. Хотя на самом деле и дня тоже.

— Не повезло мне в жизни, — прошептал Шестипалый. — Было б у меня пальцев сколько положено, спал бы сейчас со всеми. Господи, страх-то какой… Крысы…

— Слушай, — заговорил Затворник, — вот ты все повторяешь — Господи, Господи… у вас там что, в Бога верят?

— Черт его знает. Что-то такое есть, это точно. А что — никому не известно. Вот, например, почему темно становится? Хотя, конечно, можно и естественными причинами объяснить. А если про Бога думать, то ничего в жизни и не сделаешь…

— А что, интересно, можно сделать в жизни? — спросил Затворник.

— Как что? Чего глупые вопросы задавать — будто сам не знаешь. Каждый как может лезет к кормушке. Закон жизни.

— Понятно. А зачем тогда все это?

— Что «это»?

— Ну, вселенная, небо, земля, светила — вообще все.

— Как зачем? Так уж мир устроен.

— А как он устроен? — с интересом спросил Затворник.

— Так и устроен. Движемся в пространстве и во времени. Согласно законам жизни.

— Откуда я знаю. Тайна веков. От тебя, знаешь, свихнуться можно.

— Это от тебя свихнуться можно. О чем ни заговори, у тебя все или закон жизни, или тайна веков.

— Не нравится, так не говори, — обиженно сказал Шестипалый.

— Да я и не говорил бы. Это ж тебе в темноте молчать страшно.

Шестипалый как-то совершенно забыл об этом. Прислушавшись к своим ощущениям, он вдруг заметил, что не испытывает никакого страха. Это его до такой степени напугало, что он вскочил на ноги и кинулся куда-то вслепую, пока со всего разгона не треснулся головой о невидимую в темноте Стену Мира.

Издалека послышался скрипучий хохот Затворника, и Шестипалый, осторожно переставляя ноги, побрел навстречу этим единственным во всеобщей тьме и безмолвии звукам. Добравшись до холмика, под которым сидел Затворник, он молча улегся рядом и, стараясь не обращать внимания на холод, попытался уснуть. Момента, когда это получилось, он даже не заметил.

– Отвали.

– Я же сказал, отвали. Не мешай смотреть.

– А на что это ты смотришь?

– Вот идиот, Господи… Ну, на солнце.

Шестипалый поднял взгляд от черной поверхности почвы, усыпанной едой, опилками и измельченным торфом, и, щурясь, уставился вверх.

– Да… Живем, живем – а зачем? Тайна веков. И разве постиг кто-нибудь тонкую нитевидную сущность светил?

Незнакомец повернул голову и посмотрел на него с брезгливым любопытством.

– Шестипалый, – немедленно представился Шестипалый.

– Я Затворник, – ответил незнакомец. – Это у вас так в социуме говорят? Про тонкую нитевидную сущность?

– Уже не у нас, – ответил Шестипалый и вдруг присвистнул. – Вот это да!

– Чего? – подозрительно спросил Затворник.

– Вон, гляди! Новое появилось!

– Ну и что?

– В центре мира так никогда не бывает. Чтобы сразу три светила.

Затворник снисходительно хмыкнул.

– А я в свое время сразу одиннадцать видел. Одно в зените и по пять на каждом эпицикле. Правда, это не здесь было.

– А где? – спросил Шестипалый.

Затворник промолчал. Отвернувшись, он отошел в сторону, ногой отколупнул от земли кусок еды и стал есть. Дул слабый теплый ветер, два солнца отражались в серо-зеленых плоскостях далекого горизонта, и в этой картине было столько покоя и печали, что задумавшийся Затворник, снова заметив перед собой Шестипалого, даже вздрогнул.

– Снова ты. Ну, чего тебе надо?

– Так. Поговорить хочется.

– Да ведь ты не умен, я полагаю, – ответил Затворник. – Шел бы лучше в социум. А то вон куда забрел. Правда, ступай…

Он махнул рукой в направлении узкой грязно-желтой полоски, которая чуть извивалась и подрагивала, – даже не верилось, что так отсюда выглядит огромная галдящая толпа.

– Я бы пошел, – сказал Шестипалый, – только они меня прогнали.

– Да? Это почему? Политика?

Шестипалый кивнул и почесал одной ногой другую. Затворник взглянул на его ноги и покачал головой.

– Настоящие?

– А то какие же. Они мне так и сказали – у нас сейчас самый, можно сказать, решительный этап приближается, а у тебя на ногах по шесть пальцев… Нашел, говорят, время…

– Какой еще «решительный этап»?

– Не знаю. Лица у всех перекошенные, особенно у Двадцати Ближайших, а больше ничего не поймешь. Бегают, орут.

– А, – сказал Затворник, – понятно. Он, наверно, с каждым часом все отчетливей и отчетливей? А контуры все зримей?

– Точно, – удивился Шестипалый. – А откуда ты знаешь?

– Да я их уже штук пять видел, этих решительных этапов. Только называются по-разному.

– Да ну, – сказал Шестипалый. – Он же впервые происходит.

– Еще бы. Даже интересно было бы посмотреть, как он будет во второй раз происходить. Но мы немного о разном.

Затворник тихо засмеялся, сделал несколько шагов по направлению к далекому социуму, повернулся к нему задом и стал с силой шаркать ногами, так, что за его спиной вскоре повисло целое облако, состоящее из остатков еды, опилок и пыли. При этом он оглядывался, махал руками и что-то бормотал.

– Чего это ты? – с некоторым испугом спросил Шестипалый, когда Затворник, тяжело дыша, вернулся.

– Это жест, – ответил Затворник. – Такая форма искусства. Читаешь стихотворение и производишь соответствующее ему действие.

– А какое ты сейчас прочел стихотворение?

– Такое, – сказал Затворник.

Иногда я грущу,

глядя на тех, кого я покинул.

Иногда я смеюсь,

и тогда между нами

вздымается желтый туман.

– Какое ж это стихотворение, – сказал Шестипалый. – Я, слава Богу, все стихи знаю. Ну, то есть не наизусть, конечно, но все двадцать пять слышал. Такого нет, точно.

Затворник поглядел на него с недоумением, а потом, видно, понял.

– А ты хоть одно помнишь? – спросил он. – Прочти-ка.

– Сейчас. Близнецы… Близнецы… Ну, короче, там мы говорим одно, а подразумеваем другое. А потом опять говорим одно, а подразумеваем другое, только как бы наоборот. Получается очень красиво. В конце концов поднимаем глаза на стену, а там…

– Хватит, – сказал Затворник.

Наступило молчание.

– Слушай, а тебя тоже прогнали? – нарушил его Шестипалый.

– Нет. Это я их всех прогнал.

– Так разве бывает?

– По-всякому бывает, – сказал Затворник, поглядел на один из небесных объектов и добавил тоном перехода от болтовни к серьезному разговору: – Скоро темно станет.

– Да брось ты, – сказал Шестипалый, – никто не знает, когда темно станет.

– А я вот знаю. Хочешь спать спокойно – делай как я. – И Затворник принялся сгребать кучи разного валяющегося под ногами хлама, опилок и кусков торфа. Постепенно у него получилась огораживающая небольшое пустое пространство стена, довольно высокая, примерно в его рост. Затворник отошел от законченного сооружения, с любовью поглядел на него и сказал: – Вот. Я это называю убежищем души.

– Почему? – спросил Шестипалый.

– Так. Красиво звучит. Ты себе-то будешь строить?

Шестипалый начал ковыряться. У него ничего не выходило – стена обваливалась. По правде сказать, он и не особо старался, потому что ничуть не поверил Затворнику насчет наступления тьмы, – и, когда небесные огни дрогнули и стали медленно гаснуть, а со стороны социума донесся похожий на шум ветра в соломе всенародный вздох ужаса, в его сердце возникло одновременно два сильных чувства: обычный страх перед неожиданно надвинувшейся тьмой и незнакомое прежде преклонение перед кем-то, знающим о мире больше, чем он.

– Так и быть, – сказал Затворник, – прыгай внутрь. Я еще построю.

– Я не умею прыгать, – тихо ответил Шестипалый.

– Тогда привет, – сказал Затворник и вдруг, изо всех сил оттолкнувшись от земли, взмыл вверх и исчез за стеной, после чего все сооружение обрушилось на него, покрыв его равномерным слоем опилок и торфа. Образовавшийся холмик некоторое время подрагивал, потом в его стене возникло маленькое отверстие – Шестипалый еще успел увидеть в нем блестящий глаз Затворника – и наступила окончательная тьма.

Разумеется, Шестипалый, сколько себя помнил, знал все необходимое про ночь. «Это естественный процесс», – говорили одни. «Делом надо заниматься», – считали другие, и таких было большинство. Вообще, оттенков мнений было много, но происходило со всеми одно и то же: когда без всяких видимых причин свет гас, после короткой и безнадежной борьбы с судорогами страха все впадали в оцепенение, а придя в себя (когда светила опять загорались), помнили очень мало. То же самое происходило и с Шестипалым, пока он жил в социуме, а сейчас – потому, наверное, что страх перед наступившей тьмой наложился на равный ему по силе страх перед одиночеством и, следовательно, удвоился, – он не впал в обычную спасительную кому. Вот уже стих далекий народный стон, а он все сидел, съежась, возле холмика и тихо плакал. Видно вокруг ничего не было, и, когда в темноте раздался голос Затворника, Шестипалый от испуга нагадил прямо под себя.

– Слушай, кончай долбить, – сказал Затворник, – спать мешаешь.

– Я не долблю, – тихо отозвался Шестипалый. – Это сердце. Ты б со мной поговорил, а?

– О чем? – спросил Затворник.

– О чем хочешь, только подольше.

– Давай о природе страха?

– Ой, не надо! – запищал Шестипалый.

– Тихо ты! – зашипел Затворник. – Сейчас сюда все крысы сбегутся.

– Какие крысы? Что это? – холодея, спросил Шестипалый.

– Это существа ночи. Хотя на самом деле и дня тоже.

– Не повезло мне в жизни, – прошептал Шестипалый. – Было б у меня пальцев сколько положено, спал бы сейчас со всеми. Господи, страх-то какой… Крысы…

– Слушай, – заговорил Затворник, – вот ты все повторяешь – Господи, Господи… у вас там что, в Бога верят?

– Черт его знает. Что-то такое есть, это точно. А что – никому не известно. Вот, например, почему темно становится? Хотя, конечно, можно и естественными причинами объяснить. А если про Бога думать, то ничего в жизни и не сделаешь…

– А что, интересно, можно сделать в жизни? – спросил Затворник.

– Как что? Чего глупые вопросы задавать – будто сам не знаешь. Каждый, как может, лезет к кормушке. Закон жизни.

– Понятно. А зачем тогда все это?

– Что «это»?

– Ну, вселенная, небо, земля, светила – вообще, все.

– Как зачем? Так уж мир устроен.

– А как он устроен? – с интересом спросил Затворник.

– Так и устроен. Движемся в пространстве и во времени. Согласно законам жизни.

– А куда?

– Откуда я знаю. Тайна веков. От тебя, знаешь, свихнуться можно.

– Это от тебя свихнуться можно. О чем ни заговори, у тебя все или закон жизни, или тайна веков.

– Не нравится, так не говори, – обиженно сказал Шестипалый.

– Да я и не говорил бы. Это ж тебе в темноте молчать страшно.

Шестипалый как-то совершенно забыл об этом. Прислушавшись к своим ощущениям, он вдруг заметил, что не испытывает никакого страха. Это его до такой степени напугало, что он вскочил на ноги и кинулся куда-то вслепую, пока со всего разгона не треснулся головой о невидимую в темноте Стену Мира.

Издалека послышался скрипучий хохот Затворника, и Шестипалый, осторожно переставляя ноги, побрел навстречу этим единственным во всеобщей тьме и безмолвии звукам. Добравшись до холмика, под которым сидел Затворник, он молча улегся рядом и, стараясь не обращать внимания на холод, попытался уснуть. Момента, когда это получилось, он даже не заметил.

– Сегодня мы с тобой полезем за Стену Мира, понял? – сказал Затворник.

Шестипалый как раз подбегал к убежищу души. Сама постройка выходила у него уже почти так же, как у Затворника, а вот прыжок удавался только после длинного разбега, и сейчас он тренировался. Смысл сказанного дошел до него именно тогда, когда надо было прыгать, и в результате он врезался в хлипкое сооружение так, что торф и опилки, вместо того чтобы покрыть все его тело ровным мягким слоем, превратились в наваленную над головой кучу, а ноги потеряли опору и бессильно повисли в пустоте. Затворник помог ему выбраться и повторил:

– Сегодня мы отправимся за Стену Мира.

За последние дни Шестипалый наслушался от него такого, что в душе у него все время что-то поскрипывало и ухало, а былая жизнь в социуме казалась забавной фантазией (а может, пошлым кошмаром – точно он еще не решил), но это уж было слишком.

Затворник между тем продолжал:

– Решительный этап наступает после каждых семидесяти затмений. А вчера было шестьдесят девятое. Миром правят числа.

И он указал на длинную цепь соломинок, торчащих из почвы возле самой Стены Мира.

– Да как же можно лезть за Стену Мира, если это – Стена Мира? Ведь в самом названии… За ней ведь нет ничего…

Шестипалый был до того ошарашен, что даже не обратил внимания на темные мистические объяснения Затворника, от которых у него иначе обязательно испортилось бы настроение.

– Ну и что, – ответил Затворник, – что нет ничего. Нас это должно только радовать.

– А что мы там будем делать?

– А чем нам тут плохо?

– А тем, дурак, что этого «тут» скоро не будет.

– А что будет?

– Вот останься, узнаешь тогда. Ничего не будет.

Шестипалый почувствовал, что полностью потерял уверенность в происходящем.

– Почему ты меня все время пугаешь?

– Да не ной ты, – пробормотал Затворник, озабоченно вглядываясь в какую-то точку на небе. – За Стеной Мира совсем не плохо. По мне, так гораздо лучше, чем здесь.

Он подошел к остаткам выстроенного Шестипалым убежища души и стал ногами раскидывать их по сторонам.

– Зачем это ты? – спросил Шестипалый.

– Перед тем как покинуть какой-либо мир, надо обобщить опыт своего пребывания в нем, а затем уничтожить все свои следы. Это традиция.

– А кто ее придумал?

– Какая разница. Ну, я. Больше тут, видишь ли, некому. Вот так…

Затворник оглядел результат своего труда – на месте развалившейся постройки теперь было идеально ровное место, ничем не отличающееся от поверхности остальной пустыни.

– Все, – сказал он, – следы я уничтожил. Теперь надо опыт обобщить. Сейчас твоя очередь. Залазь на эту кочку и рассказывай.

Шестипалый почувствовал, что его перехитрили, оставив ему самую тяжелую и, главное, непонятную часть работы. Но после случая с затмением он решил слушаться Затворника. Пожав плечами и оглядевшись – не забрел ли сюда кто из социума, – он залез на кочку.

– Что рассказывать?

– Все, что знаешь о мире.

– Долго ж мы здесь проторчим, – свистнул Шестипалый.

– Не думаю, – сухо отозвался Затворник.

– Значит, так. Наш мир… Ну и идиотский у тебя ритуал…

– Не отвлекайся.

– Наш мир представляет собой правильный восьмиугольник, равномерно и прямолинейно движущийся в пространстве. Здесь мы готовимся к решительному этапу, венцу нашей жизни. Это официальная формулировка, во всяком случае. По периметру мира проходит так называемая Стена Мира, объективно возникшая в результате действия законов жизни. В центре мира находится двухъярусная кормушка-поилка, вокруг которой издавна существует наша цивилизация. Положение члена социума относительно кормушки-поилки определяется его общественной значимостью и заслугами…

– Вот этого я раньше не слышал, – перебил Затворник. – Что это такое – заслуги? И общественная значимость?

– Ну… Как сказать… Это когда кто-то попадает к самой кормушке-поилке.

– А кто к ней попадает?

– Я же говорю, тот, у кого большие заслуги. Или общественная значимость. У меня, например, раньше были так себе заслуги, а теперь вообще никаких. Да ты что, народную модель вселенной не знаешь?

– Не знаю, – сказал Затворник.

– Да ты что?.. А как же ты к решительному этапу готовился?

– А уже почти все. Чего там еще-то… За областью социума находится великая пустыня, а кончается все Стеной Мира. Возле нее ютятся отщепенцы вроде нас.

– Понятно. Отщепенцы. А бревно откуда взялось? В смысле то, от чего они отщепились?

– Ну ты даешь… Это тебе даже Двадцать Ближайших не скажут. Тайна веков.

– Н-ну, хорошо. А что такое тайна веков?

– Закон жизни, – ответил Шестипалый, стараясь говорить мягко. Ему что-то не нравилось в интонациях Затворника.

– Ладно. А что такое закон жизни?

– Это тайна веков.

– Тайна веков? – переспросил Затворник странно тонким голосом и медленно стал подходить к Шестипалому по дуге.

– Ты чего? Кончай! – испугался Шестипалый. – Это же твой ритуал!

Но Затворник и сам уже взял себя в руки.

– Ладно, – сказал он. – Слезай.

Шестипалый слез с кочки, и Затворник с сосредоточенным и серьезным видом залез на его место. Некоторое время он молчал, словно прислушиваясь к чему-то, а потом поднял голову и заговорил.

– Я пришел сюда из другого мира, – сказал он, – в дни, когда ты был еще совсем мал. А в тот, другой мир я пришел из третьего, и так далее. Всего я был в пяти мирах. Они такие же, как этот, и практически ничем не отличаются друг от друга. А вселенная, где мы находимся, представляет собой огромное замкнутое пространство. На языке богов она называется «Бройлерный комбинат имени Луначарского», но что это означает, неизвестно даже им самим.

– Ты знаешь язык богов? – изумленно спросил Шестипалый.

– Немного. Не перебивай. Всего во вселенной есть семьдесят миров. В одном из них мы сейчас находимся. Эти миры прикреплены к безмерной черной ленте, которая медленно движется по кругу. А над ней, на поверхности неба, находятся сотни одинаковых светил. Так что это не они плывут над нами, а мы проплываем под ними. Попробуй представить себе это.

Шестипалый закрыл глаза. На его лице изобразилось напряжение.

– Нет, не могу, – наконец сказал он.

– Ладно, – сказал Затворник, – слушай дальше. Все семьдесят миров, которые есть во вселенной, называются Цепью Миров. Во всяком случае, их вполне можно так назвать. В каждом из миров есть жизнь, но она не существует там постоянно, а циклически возникает и исчезает. Решительный этап происходит в центре вселенной, через который по очереди проходят все миры. На языке богов он называется Цехом номер один. Наш мир как раз находится в его преддверии. Когда завершается решительный этап и обновленный мир выходит с другой стороны Цеха номер один, все начинается сначала. Возникает жизнь, проходит цикл и через положенный срок опять ввергается в Цех номер один.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

– Отвали.

– Я же сказал, отвали. Не мешай смотреть.

– А на что это ты смотришь?

– Вот идиот, Господи… Ну, на солнце.

Шестипалый поднял взгляд от черной поверхности почвы, усыпанной едой, опилками и измельченным торфом, и, щурясь, уставился вверх.

– Да… Живем, живем – а зачем? Тайна веков. И разве постиг кто-нибудь тонкую нитевидную сущность светил?

Незнакомец повернул голову и посмотрел на него с брезгливым любопытством.

– Шестипалый, – немедленно представился Шестипалый.

– Я Затворник, – ответил незнакомец. – Это у вас так в социуме говорят? Про тонкую нитевидную сущность?

– Уже не у нас, – ответил Шестипалый и вдруг присвистнул. – Вот это да!

– Чего? – подозрительно спросил Затворник.

– Вон, гляди! Новое появилось!

– Ну и что?

– В центре мира так никогда не бывает. Чтобы сразу три светила.

Затворник снисходительно хмыкнул.

– А я в свое время сразу одиннадцать видел. Одно в зените и по пять на каждом эпицикле. Правда, это не здесь было.

– А где? – спросил Шестипалый.

Затворник промолчал. Отвернувшись, он отошел в сторону, ногой отколупнул от земли кусок еды и стал есть. Дул слабый теплый ветер, два солнца отражались в серо-зеленых плоскостях далекого горизонта, и в этой картине было столько покоя и печали, что задумавшийся Затворник, снова заметив перед собой Шестипалого, даже вздрогнул.

– Снова ты. Ну, чего тебе надо?

– Так. Поговорить хочется.

– Да ведь ты не умен, я полагаю, – ответил Затворник. – Шел бы лучше в социум. А то вон куда забрел. Правда, ступай…

Он махнул рукой в направлении узкой грязно-желтой полоски, которая чуть извивалась и подрагивала, – даже не верилось, что так отсюда выглядит огромная галдящая толпа.

– Я бы пошел, – сказал Шестипалый, – только они меня прогнали.

– Да? Это почему? Политика?

Шестипалый кивнул и почесал одной ногой другую. Затворник взглянул на его ноги и покачал головой.

– Настоящие?

– А то какие же. Они мне так и сказали – у нас сейчас самый, можно сказать, решительный этап приближается, а у тебя на ногах по шесть пальцев… Нашел, говорят, время…

– Какой еще «решительный этап»?

– Не знаю. Лица у всех перекошенные, особенно у Двадцати Ближайших, а больше ничего не поймешь. Бегают, орут.

– А, – сказал Затворник, – понятно. Он, наверно, с каждым часом все отчетливей и отчетливей? А контуры все зримей?

– Точно, – удивился Шестипалый. – А откуда ты знаешь?

– Да я их уже штук пять видел, этих решительных этапов. Только называются по-разному.

– Да ну, – сказал Шестипалый. – Он же впервые происходит.

– Еще бы. Даже интересно было бы посмотреть, как он будет во второй раз происходить. Но мы немного о разном.

Затворник тихо засмеялся, сделал несколько шагов по направлению к далекому социуму, повернулся к нему задом и стал с силой шаркать ногами, так, что за его спиной вскоре повисло целое облако, состоящее из остатков еды, опилок и пыли. При этом он оглядывался, махал руками и что-то бормотал.

– Чего это ты? – с некоторым испугом спросил Шестипалый, когда Затворник, тяжело дыша, вернулся.

– Это жест, – ответил Затворник. – Такая форма искусства. Читаешь стихотворение и производишь соответствующее ему действие.

– А какое ты сейчас прочел стихотворение?

– Такое, – сказал Затворник.

Иногда я грущу,

глядя на тех, кого я покинул.

Иногда я смеюсь,

и тогда между нами

вздымается желтый туман.

– Какое ж это стихотворение, – сказал Шестипалый. – Я, слава Богу, все стихи знаю. Ну, то есть не наизусть, конечно, но все двадцать пять слышал. Такого нет, точно.

Затворник поглядел на него с недоумением, а потом, видно, понял.

– А ты хоть одно помнишь? – спросил он. – Прочти-ка.

– Сейчас. Близнецы… Близнецы… Ну, короче, там мы говорим одно, а подразумеваем другое. А потом опять говорим одно, а подразумеваем другое, только как бы наоборот. Получается очень красиво. В конце концов поднимаем глаза на стену, а там…

– Хватит, – сказал Затворник.

Наступило молчание.

– Слушай, а тебя тоже прогнали? – нарушил его Шестипалый.

– Нет. Это я их всех прогнал.

– Так разве бывает?

– По-всякому бывает, – сказал Затворник, поглядел на один из небесных объектов и добавил тоном перехода от болтовни к серьезному разговору: – Скоро темно станет.

– Да брось ты, – сказал Шестипалый, – никто не знает, когда темно станет.

– А я вот знаю. Хочешь спать спокойно – делай как я. – И Затворник принялся сгребать кучи разного валяющегося под ногами хлама, опилок и кусков торфа. Постепенно у него получилась огораживающая небольшое пустое пространство стена, довольно высокая, примерно в его рост. Затворник отошел от законченного сооружения, с любовью поглядел на него и сказал: – Вот. Я это называю убежищем души.

– Почему? – спросил Шестипалый.

– Так. Красиво звучит. Ты себе-то будешь строить?

Шестипалый начал ковыряться. У него ничего не выходило – стена обваливалась. По правде сказать, он и не особо старался, потому что ничуть не поверил Затворнику насчет наступления тьмы, – и, когда небесные огни дрогнули и стали медленно гаснуть, а со стороны социума донесся похожий на шум ветра в соломе всенародный вздох ужаса, в его сердце возникло одновременно два сильных чувства: обычный страх перед неожиданно надвинувшейся тьмой и незнакомое прежде преклонение перед кем-то, знающим о мире больше, чем он.

– Так и быть, – сказал Затворник, – прыгай внутрь. Я еще построю.

– Я не умею прыгать, – тихо ответил Шестипалый.

– Тогда привет, – сказал Затворник и вдруг, изо всех сил оттолкнувшись от земли, взмыл вверх и исчез за стеной, после чего все сооружение обрушилось на него, покрыв его равномерным слоем опилок и торфа. Образовавшийся холмик некоторое время подрагивал, потом в его стене возникло маленькое отверстие – Шестипалый еще успел увидеть в нем блестящий глаз Затворника – и наступила окончательная тьма.

Разумеется, Шестипалый, сколько себя помнил, знал все необходимое про ночь. «Это естественный процесс», – говорили одни. «Делом надо заниматься», – считали другие, и таких было большинство. Вообще, оттенков мнений было много, но происходило со всеми одно и то же: когда без всяких видимых причин свет гас, после короткой и безнадежной борьбы с судорогами страха все впадали в оцепенение, а придя в себя (когда светила опять загорались), помнили очень мало. То же самое происходило и с Шестипалым, пока он жил в социуме, а сейчас – потому, наверное, что страх перед наступившей тьмой наложился на равный ему по силе страх перед одиночеством и, следовательно, удвоился, – он не впал в обычную спасительную кому. Вот уже стих далекий народный стон, а он все сидел, съежась, возле холмика и тихо плакал. Видно вокруг ничего не было, и, когда в темноте раздался голос Затворника, Шестипалый от испуга нагадил прямо под себя.

– Слушай, кончай долбить, – сказал Затворник, – спать мешаешь.

– Я не долблю, – тихо отозвался Шестипалый. – Это сердце. Ты б со мной поговорил, а?

– О чем? – спросил Затворник.

– О чем хочешь, только подольше.

– Давай о природе страха?

– Ой, не надо! – запищал Шестипалый.

– Тихо ты! – зашипел Затворник. – Сейчас сюда все крысы сбегутся.

– Какие крысы? Что это? – холодея, спросил Шестипалый.

– Это существа ночи. Хотя на самом деле и дня тоже.

– Не повезло мне в жизни, – прошептал Шестипалый. – Было б у меня пальцев сколько положено, спал бы сейчас со всеми. Господи, страх-то какой… Крысы…

– Слушай, – заговорил Затворник, – вот ты все повторяешь – Господи, Господи… у вас там что, в Бога верят?